у меня тут ласточки летают и иногда - вороны.
сегодня реально подсел на измену. В доме пусто и - шаги! Чотакое? О_О
прохожу по комнатам - пусто. За спиной - ШАГИ! Тваюжма№:;(")рь!!!!!
Оборачиваюсь - ПУСТО!
Короче, я знаю кто нам на даче всю крышу исходил до дыр. Это не ласточки - это вороны. Не думал, что такие в общем-то маленькие птички ТАК топочут по крыше!
Когда вышел на улицу они обе-две каааак взглянули мне в глаза и каааак... улетели и ничего им не было за их плохое поведение.
Такая у меня сегодня расстройства. То есть, кроме насморка. Но от него мне в Сортавала добрая женщина лекарства дала.
Приятно все же сидеть под яблонями, а из Питера звонят. А ты такой: не могу я вам помочь, я далек от всего суетного.
в бегах я.
В связи с этим приятным моментом выкладываю часть рассказа, у которого еще и названия нет.
Ну разве что...
Кофе с КорицейИногда, когда жизнь в большом городе подкатывает к горлу острым приступом тошноты, я сажусь за руль и еду пить кофе. На самом деле, не пить, а только нюхать. И не простой кофе, а тот самый. Кофе по особому рецепту, заваренный с корицей и перцем, с добавлением меда, коньяка и каких- то трав. В большом городе до дури разных кофеен, но я нашел только три, где варят то, что мне необходимо. На вкус, конечно, ничего похожего, а вот аромат правильный. Я приезжаю, заказываю чашку и сажусь в угол, чтобы держать ее в руках и нюхать, пока не остынет. Иногда посетители поглядывают на меня странно, а официантки уже не поглядывают – они привыкли. Тем более чаевые я оставляю щедрые. Просто за аромат и за возможность посидеть с чашкой в руках, предаваясь воспоминаниям. С каждым годом память покрывает их блеклой суетной коркой, отъедает частички, растворяет в повседневности, но аромат кофе с корицей пока что действует. Пока он действует на меня, я надеюсь. Надеюсь и боюсь, что однажды надежда исчезнет и даже аромат кофе не вернет меня в прошлое, в то лето, когда я познакомился с Мариной.
Я не могу вспомнить год. То ли это было так давно, то ли для меня это так неважно. Но я был еще студентом, веселым и легким на подъем парнем. Тем летом после экзаменов мы с друзьями собирались взять рюкзаки, консервов дней на пять, и навигатор. И махнуть в Карелию. Вылезти из поезда где-нибудь в районе Хийтолы и пойти, куда глаза глядят. Купаться в озере, лазить по скалам и пугать лесное зверье воплями в две гитары. И так провести недельку наедине с природой. А потом включить навигатор и выйти к станции. Хо-хо, говорили мы, что может быть проще в наш век высоких технологий и повсеметной сотовой связи?
Так я и сделал. Один. Друзья как-то не смогли. Кто-то должен был помогать родным на огороде, кто-то завел новую девушку и не собирался раньше времени тащить ее в леса. В общем, обычное дело. Не смутившись трудностями, я вылез из поезда в Хийтоле, купил у бабульки местного варенья и пошел уединяться с природой. По направлению к озеру, как я считал. Пять дней я шел по красивейшим горам, заросшим сосновым лесом, ночевал, где хотел, ел черники до отвала, кипятил родниковую воду и грел на огне консервы, а потом заметил, что мой навигатор сломан. Где и когда дьявольская машина зависла и куда меня завела, я понятия не имел. Я сидел и смотрел в карту Карелии долгим глубокомысленным взором, а стволы сосен вокруг гудели от верхового ветра стройными органными аккордами.
Что я знал про ориентирование на местности? Что оно есть. Еще что мох растет с северной стороны, а муравейники – с южной. А может быть и нет. А вот что такое быть наедине с природой я понял в тот момент очень четко. Человеку городскому, избалованному легкостью и доступностью огромного количества само собой разумеющихся благ, наедине с природой становится очень страшно. Настолько страшно, что он даже орать “На помощь” не может, потому что боится, что природа на крик отзовется и поможет как следует ассимилироваться или, если хотите, раствориться в бескрайних лесах. В тот момент, когда я понял, что пять дней бреду неизвестно куда, а главное, неизвестно как буду выбредать отсюда, красота лесов, конечно не потуснела, а вот я изменился очень быстро и основательно. Паниковать я, все же не стал, хватило выдержки и молодого энтузиазма. Но мозг начал подкидывать такие наглухо замурованные древние страхи, которых я в себе и не ожидал найти.
Лес, до этого момента светлый и радостный, как одичавший парк, вдруг наполнился скрытыми угрозами. Я заметил, что ствол дерева, у которого я ночевал, весь истерзан огромными глубокими царапинами на высоте моего роста. Тут же вспомнились чьи-то следы во влажном мху и старые кости неизвестных тварей, которые я видел по пути не раз. Я проверил остроту ножа и по-новому оценил его размер. Мне потребовалось оружие и я выбрал подходящую, как мне казалось, палку, заточил и обжег ее на костре, потратив на это еще три часа. Что с ней делать дальше я не знал, но честно тащил ее с собой еще три дня.
Потом кончились консервы и пришлось бросить кучу вещей, чтобы сэкономить силы. Оструганная палка осталась на одной из полян вместе с палаткой, модной городской одеждой, флаконом дорогого одеколона и еще кучей мелочей, которые вдруг потеряли свое значение.
Первые ночи спалось плохо, тревожно. Все время слышались какие-то странные звуки, я вскидывался озираясь в темноте, подолгу не мог сомкнуть глаз. А когда выбросил лишние вещи, я словно вместе с ними выбросил и лишние переживания. Осталось только два важных момента: найти что поесть и следить за солнцем, чтобы выйти к озеру. Спать ночами я стал крепко и без тревог. Лес обнял меня и проник в меня, постепенно растворяя в себе. Днем он был вокруг наяву, а ночью, закрыв глаза, я видел его под веками бесконечным орнаментом листвы, шорохами и неспешными хороводами стволов во сне.
Лес продолжался, меняясь и оставаясь постоянным в своих бесконечных вариациях. Сосны и ели, черничник, мохнатые каменные ребра, нежные кружева папоротников в низинах над влажной родниковой землей. Лес был пуст и просторен, как чужой дом, куда зайдешь без ведома хозяина. Иногда я находил грибы, не казавшиеся мне подозрительными, тогда вечером на привале я варил их подолгу, прежде чем выхлебать уже почти однородную горячую бурую массу из котелка.
На восьмой день я услышал мотоцикл! Мне в тот момент показалось, что я его почувствовал раньше, чем услышал. Где-то в глубине моей души вдруг колыхнулась яркая радостная надежда и начала расти и расти, хотя я еще не понимал, что произошло и чему я так обрадовался посреди леса. Уж не сошел ли я с ума, подумалось мне, что за необоснованные скачки настроения. И тут до меня дошло, что я слышу не только шум леса. Что вдалеке зародился ровный рокочущий звук, сразу отодвинул шелест и теньканье птиц на второй план, и заявил в полную силу о присутствии в этом краю человека. Плавно нарастая, он катился среди стволов, рычал все отчетливее, а потом окончательно оформился в моей голове картинкой и пониманием. Вот трасса и по ней мчится, разгоняясь, ярким цветным болидом, пожирая расстояние, гладкий сверкающий, послушный человеку механизм. Шум мотора привел меня в восторг и придал сил, даже чувство голода слегка отступило.
Я побежал на звук, растворяющийся в воздухе, и чуть не ухнул со скалы в воду, когда передо мной неожиданно раскрылась просторная озерная гладь. Только тут я понял, что это была лодка, а не мотоцикл. Она шла где-то на пределе видимости у лесистого берега на той стороне озера, и сколько я ни орал и ни махал руками, лодочник конечно же меня не заметил. Лодка ушла за мыс и тут же восстановилась тишина. Только волны лениво плескали по крутым лобастым камням берега. Я рванул по берегу к мысу вслед за лодкой, со всей возможной скоростью продираясь сквозь прибрежные заросли. Хватило меня ненадолго, потому что за каменным взлобком, на который я так удачно вывалился, начинались скалы пятиметровой высоты, уходившие отвесно в воду. Чтобы идти в сторону мыса и лодки, пришлось вернуться в лес и проходить скалы поверху. На вожделенный мыс я вышел на закате.
В прозрачной тишине мирно плескали волны, за спиной у меня лежала бухта, которую я только что обогнул. А впереди – еще одна бухта, и за ней вдалеке, еще один мыс. Ни лодки ни вообще человеческого присутствия не ощущалось, словно его и не было тут никогда. Другой берег, такой же горбатый и лесистый, был недалеко, может в паре километров по воде. С мыса я увидел, что это не сплошная стена, а два острова с проливом, окаймленным такими же скалистыми мысами, как и мой. Я затосковал, подозревая, что вереница бухт и мысов между ними вечна и создана для наказания таких легкомысленных идиотов, как я, привыкших самоуверенно считать себя царями природы. Голод вернулся, а с ним пришли усталость и отчаяние.
Я сел на берегу, на теплый гладкий камень, уставился на водную гладь бессмысленным взглядом и заплакал. Мне очень не хотелось умирать на виду у жестоких лодочников, оглохших от своих собственных моторов, настолько, чтобы не услышать крики о помощи. Это было уже не страшно, а на редкость обидно. Пройти неизвестно сколько дней по лесам и выйти к озеру, чтобы понять, что это вовсе не спасение, а только еще один выбор пути было обидно вдвойне. Поэтому я вздохнул со всхлипом, посмотрел направо, налево, скинул рюкзак и всю одежду и полез купаться.
Тогда я и понял, что такое живая вода. Она во-первых холодная, во-вторых она смывает грязь не только с тела, но и с души. Не знаю сколько я сидел в воде. Плавал, нырял, тер кожу песком до красноты, хлебал воду ртом, просто валялся на мелководье, опираясь руками о большой плоский камень. Вылез на берег только тогда, когда зубы решили сплясать чечетку. Сел на берегу, голый и утомленный, обсыхать в последних лучах солнца. И почувствовал себя выполосканной до звона, легкой и гулкой корягой. Ни гнили не осталось во мне, ни грязи, никакой тяжелой безысходной усталости во мне больше не было. Выбор дальнейшего пути тоже потерял трагические значение, потому что страх ошибиться стал неважным страхом. Куда ни пойди – вправо или влево по берегу – конец пути все равно предопределен, даже если ты его и не знаешь. А раз так – ошибка исключена, потому что исключен и правильный выбор.
Я переночевал на мысу и пошел дальше по берегу туда, куда уплыла лодка. Просто потому что не хотел лезть через скалы обратно. Рамышления насчет целей и маршрутов лодки ни к чему не привели, ведь во второй половине дня она могла плыть куда угодно, и к поселку, и наоборот, в безлюдные места проверять сети. Или еще куда-то по своим, неизвестным мне делам.
Еще несколько дней я шел по берегу. Еда закончилась совсем, надежда тоже, но присутствие справа большого водного пространства, которое легко преодолевал взгляд, меня странным образом поддерживало. Дни стояли горячие, камни раскалялись и от них веяло жаром, как от печей, а вода оставалась холодной и бодрящей. В прозрачной глубине заводей, просвеченных до дна солнцем, я иногда видел рыбу, словно разморенную жарой, ленивую, неторопливо перебирающущю плавниками. Пару раз я пытался ее поймать, потерял уйму времени и сил, ничего не добился, только рассадил о камни колено. Рыба, такая лениво-заторможенная на вид, брызгала в стороны и скрывалась в толще воды намного быстрее, чем я мог себе представить. Мне оставалось только задаться вопросом, как это мои предки древние охотники ловили ее руками? А если учебники не врут и они действительно ее ловили, тогда не пора ли задуматься над опасностью вырождения человечества как вида, а не только меня конкретно. Насколько же они были сильнее ловчее и выносливее нас, современных людей.
Не могу сказать, что все эти мысли занимали меня тогда, нет. Я просто шел вперед по берегу, стараясь идти так быстро, как только могу. Мной владело одно главное устремление – выжить. Но фоном, неоформленно, расплывчато, словно кинокадры, неспешным потоком в моей голове лились разнообразные размышления, многомерно сплетаясь и выстраиваясь таинственными комнатами или этажами, а то и вовсе странными контрукциями. Иногда они настолько ярко существовали в моей голове, что реальность послушно уступала им место, блекло присутствуя прямо перед глазами, а на периферии зрения разворачивались какие-то полуабстрактные построения зависимостей этнографических процессов от годовых средних температур или вообще теория оружия как ритуала в контексте концепции библейского превородного греха. Возможно, так мозг защищался от невыносимого страха смерти. Все мои знания, прямо скажем, невеликие и с трудом вбитые в голову только ради очередного экзамена, словно зашевелились, вскипели на коре головного мозга и пошли друг к другу в гости попить чайку. А иногда и чего покрепче.
Очень сильно позже. Через много лет. Я встану из-за стола в своем кабинете и оглянусь на книжные полки. И меня посетит жестокое и потрясающее воспоминание. Я взгляну на полки, а увижу слепящую серебряными чешуйками бликов водную гладь справа, высокие красные стволы слева, мшистые камни под ногами и горячее солнце обожжет мне щеки: я увижу названия написанных мной книг, всех сразу, скромно собранных женой на полочку сбоку, и пойму. Тогда в полубреду жаркого и голодного прорыва в неизвестность, я грезил наяву о непонятном. И вот эти грезы через полвека стоят на моей полке, подписанные моим именем, реализовавшись подспудно и вроде как даже независимо от моего желания.
Помню, как очнулся я на очередном, неизвестно каком по счету, каменном мысу. Стоял на огромной плоской плите, озираясь вокруг. Вдалеке справа и слева такие же просторные плоские серые плиты мысов полого уходили в воду. Вековые сосны росли далеко на скалах, словно боялись пересечь невидимую границу, за которой вода из века в век слизывала, сглаживала резкие грани камней, шлифуя их со всей своей неторопливой мощью. Сверху сеялся теплый грибной дождик, серебрясь и сверкая в воздухе, над лесистым склоном за спиной перекинулась из края в край неба широкая радуга, а прямо передо мной, плавно зарываясь в свинцово-сизую волну, словно корабельный нос, уходил в озерную воду мыс. И не было впереди ни бухты, ни берега, одна только бесконечная вода до горизонта, да висели вдалеке, словно между небом и землей, полупрозрачные и невесомые на вид, два островка. А над ними торжественным парадом шли облака, полыхали закатной огневицей, и среди облаков я увидел чудный город. Алые шпили и купола, золотые высокие стены, и в самом центре, на горе – дворец с тонкими, кружевного плетения, башнями и галереями. И все это было мне так понятно и близко, так реально казалось, что я почувствовал себя словно на корабле под сверкающими радужными парусами, устремленном к гаваням золотостенного города-сказки в облаках.
В глубоком полуобморочном размышлении я и вышел к дому Марины. Точнее сказать, среди природных неупорядоченных, но уже привычных глазу форм вдруг проскочило что-то странное, ровное и параллельно-прямоугольное, чего не увидишь в лесу, но подспудно ожидаешь увидеть и узнать. Я остановился, не веря глазам: из-за седого валуна под корявой сосной выглядывал угол какого-то строения. Рубленая потемневшая от времени стена и край крыши, накрытой мхом. Никаких ярких пятен, ни ограды, ни таблички. Пройди я тремя метрами левее – не заметил бы ничего и наверняка сгинул бы в лесах.
Я не выдержал и бросился к домику. Упал с камня, подвернув ногу, но тут же вскочил, заторопился на крыльцо. Хромая вскарабкался по деревянным ступеням и бухнул кулаком в дверь, крича” Эй, люди! Кто-нибудь!” Дернул, увидел, что дверь заперта. Железная петля была накинута на кольцо, но вместо дужки замка в кольцо была продета обструганная с одного конца палочка. Я вынул ее дрожащими руками, оглянулся и вошел в дом.
Внутри было темно и пахло травами невыносимо. Небольшие окна роняли косые столбы света. На столе под стеклянной крышкой я увидел хлеб, а выше на полке – пару банок тушенки. Я бросился к еде, разрывая хлеб пальцами и заталкивая куски в рот. С набитым ртом, жуя и давясь, я достал свой нож и стал лихорадочно долбить банку, чтобы добраться до мяса. Проковырял дырочку и мясной сок жирно брызнул мне на пальцы, запах ударил в нос и я попытался высосать его из банки, не прожевав толком хлеба.
Я давился непрожеванными кусками, когда вдруг совсем рядом зашуршало и в лицо мне глянула большая черная кошка. В ее фосфорическом взгляде была такая воистину человеческая укоризна, что я замер. Мне стало стыдно за свое поведение. Я прожевал и проглотил очередной кусок. Потом робко извинился. Кошка молча сверкнула на меня глазами и канула куда-то во тьму под лестницей, ведущей наверх. Я осмотрелся, достал из рюкзака деньги, много больше, чем стоила еда и положил их на стол, чтобы сразу было видно. Потом зачерпнул воды из ведра ковшиком. Вскрыл банку как следует, и нарезал себе бутербродов. Положил их на тарелку, сел за стол и постарался не торопиться. Я не собирался красть или убегать, наоборот, я был счастлив видеть простые и удобные вещи, сделанные человеческими руками, любовно и аккуратно разложенные по своим местам, ухоженные.
Чья-то дача, подумал я. Рыбацкая стоянка или, может быть, домик лесника. Хлеб совсем мягкий, да и лежал заботливо прикрытый от вреда. Наверное, хозяин уплыл в город или на рыбалку. Вернется, извинюсь и попрошу помощи, решил я, оглядываясь. Ощущение небывалого счастья и безопасности накатывало на меня волнами, и я осматривался, доедая последний бутерброд, и чувствуя наконец-то сытую тяжесть и сонное оцепенение абсолютно довольного тела. Мне было немного неловко за свое поведение, и я хотел дождаться хозяина дома бодрствующим, поэтому решил пройтись и осмотреть дом.
Первый этаж, куда вели ступени, был невелик и почти полностью занят печью, и кухней при ней. За печью пряталась теплая лежанка с подушкой и чудеснейшим пушистым пледом. Под потолком висели сухие пучки разных трав, а слева от двери наверх, видимо на чердак, вела лестница. Люк был опущен и туда я решил пока не заглядывать. Тем более на одной из ступенек на уровне моего лица снова сидела большая черная кошка и внимательно наблюдала за мной. Я ласково заговорил с ней и попытался ее погладить, но стоило мне поднять руку, как она беззвучно оскалила пасть, и подняла правую лапу, продемонстрировав великолепный набор лезвий и явное нежелание общаться. Я снова извинился и руку убрал, обойдя лестницу на шаг дальше, чем планировал, чтобы не сердить хозяйского стража. Мне даже показалось, что кошка слегка кивнула и устроилась поудобнее, принимая мое извинение.
Не знаю, когда я успел крепко заснуть, но обмотался пушистым пледом так, что проснувшись, обнаружил его угол у себя во рту, довольно серьезно обслюнявленным. В проходе между печью и лестницей я видел свет над столом. Там горела керосинка и что-то одуряюще вкусно пахло, побулькивая и шкворча. Печка тихо пощелкивала горячим боком. Я обливался потом от жары и захлебывался слюной. Снова заурчало в животе. Но я молчал, не двигаясь, потому что посередине кухни, листая мой паспорт, стояла высокая рыжая женщина с венком в волосах. Статная, не худенькая, но и не расплывшаяся. Полная богатой дородностью здорового и сильного тела, она была одета в какое-то длинное платье, перехваченное под высокой мягкой грудью шнуром или поясом. Загорелые плечи ее были в веснушках, волосы, длинные, завитые в мелкие колечки, накрывали спину ярким пушистым плащом. Широкий и плотный венок из трав и мелких цветов у нее на голове был совсем свежим. Перед ней на столе лежали мои вещи, спальник сушился над входом, зацепленный на веревку, а рюкзак, тщательно вывернутый наружу, и отмытый, был пристроен около печки.
Она внимательно просмотрела мой паспорт, взяла и покрутила в пальцах сломанный навигатор, потом развернулась, сняла с печки сковороду, и отошла за стол, где я ее не мог видеть. Оцепенение спало с меня, надо было выбираться и объясняться, тем более меня, похоже уже приняли на постой как минимум до завтра. Глядишь, еще и накормят. Да и в туалет захотелось после сна. Я нарочито громко завозился, сложил плед и вышел из-за печки.
-Здравствуйте, - произнес я, неловко улыбаясь.
Рыжая хозяйка отложила черпак, оглядела меня серьезным пристальным взглядом, заставив смутиться еще больше и ответила без улыбки
-И вам здравия, Алексей Васильевич.
Потом взяла ложку и попробовала варево из кастрюли. Я нервно потер руки и принялся объяснять ситуацию, как увидел ее дом, а был голодный. Что деньги лежат на столе, и что было незаперто, и поэтому....
-Не от людей запиралась, - сказала хозяйка, снимая с головы венок, - От зверья лесного.
Она стала расплетать венок и раскладывать травы на столе по кучкам, сортируя.
-Ужин готовлю, поедим, поговорим. А вы, батюшка мой, Алексей Васильевич, идите пока искупайтесь да переоденьтесь в чистое. Вон на лавке я вам одежду приготовила. Там лесенка со скалы на берег спускается, по ней и идите. Да не отходите от нее далеко, заблудитесь – ищи вас потом в темноте.
Сказала и отвернулась к своим травкам, спокойно и несуетно продолжив дело. Я поблагодарил ее, взял вещи и вышел на крыльцо. Дверь стояла нараспашку, выпуская печной жар из дома, и только занавеска из узорчатого тюля прикрывала вход, не пуская в дом комаров. Темноты за порогом никакой не было. Была белая северная ночь, ясная и тихая до звона в ушах. Я спустился по крепкой и удобной лестнице к воде. Там между двумя камнями были устроены мостки и крепь для лодки. Сама лодка лежала на камне носом, привязанная к береговой сосенке потолще. Все сделано с умом и давно. Все любовно ухоженное и потому красивое особой неявной уютной красотой. А над мостками раскинулось небо, несчитанные километры бездонной голубизны, а под мостками, повторяя их, озеро лежало несчитанными километрами переливчатого перламутра. И мне показалось что не вода это, а молоко, должно быть оно густое и сладкое, как в детстве. И что несомненно вот она – страна молочных рек и кисельных берегов. И что я, наконец-то, пришел куда-то. Куда надо.
Одежда мне досталась из простого полотна, пахло от неенепривычно, какими-то непонятными травами, зато комары сразу потеряли ко мне интерес. Обратно к дому я шел неторопливо, гладя рукой твердое дерево перил, осматриваясь. Несмотря на обилие ночного северного света под деревьями действительно стояла темень. Заблудиться тут было несложно, потому что все вокруг дома рыжей незнакомки словно бы ненадолго выступило из лесного хаоса исколючительно для ее пользы и удовольствия и в любой момент готово было снова вернуться в милый лес. Лестница тремя пролетам вилась по высокой скале, заросшей елями так, что ни ее ни дома не увидишь с озера, проплывая мимо на лодке. На дворе перед домиком какие-то кусты и заросли на миг обернулись огородом, смородиной да петрушкой, а потом черная тень скользнула по ним к дому, прянула по ступенькам через теплый порог так стремительно и бесшумно, что у сердце у меня в груди дернулось от ужаса, пропустив удар. Но из дома сквозь тюлевые кружева светил уютный живой огонь, роняя на ступеньки узорчатую тень, там прошла хозяйка. гибкой рукой поднимая над затылком волосы и закалывая их гребнем, и я понял, что напугался зря. Это всего лишь кошка, маленькая храбрая стражница, вернулась в дом.
Потом ужинали. Неторопливо и с толком хозяйка поставила передо мной глубокую тарелку ухи, а хлеба не дала. Вместо этого налила большой бокал крепко заваренных травок. Сказала для пищеварения. Объяснила про долгие голодовки и режим своим низким грудным говорком. Я хлебал суп вкусный до того, что сводило скулы. Попросил добавки, но получил на второе немного жидкой кашки непонятно из чего.
Хозяйка прибрала посуду и села со мной, попивая из своего бокала что-то ягодное.
Заблудились значит, батюшка, - спокойно произнесла она, - В лесу недели три, а то и больше бродили?
Как вы узнали?
- А чего ж тут узнавать? Обросший весь, грязный да голодный, - отвеллила она усмехнувшись, - Ваши-то не искали вас нет?
- Далеко все. У меня же каникулы. Да и сказал всем, что в карелию в поход поеду.
- Вот оно как.
Я хотел печально вздохнуть, но получилось сыто и довольно. Кашка легла в желудке удобно и объемно, располагая ко сну.
- Даже не знаю, как так вышло. Взял телефон, карты скачал, все просмотрел и продумал, а вот, - я показал ей свой коммуникатор, - навигатор завис, связи нет. В общем, если ьы не вы погиб бы наверное.
- Наверное, - задумчиво повторила за мной хозяйка, - Наверное погибли бы, а чего ж... Да вышли же, батюшка, вышли, так живите впредь. Откель в леса вошли, скажите-ка мне.
- В Хийтоле.
Она отпивала глоток из бокала, взглянула поверх края, недоверчиво подняла высокие брови.
- Ну да, - подтвердил я, - В Хийтоле с поезда сошел, пошел к озеру по навигатору. Это тринадцатого было. Пять дней шел, пока заметил, что связи нет. Потом пошел так.
- А что ж, зверье лесное не тронуло? Людей не встретили?
- Никого. Вы первая.
Хозяйка поджала губы, покрутила рыжий локон, глядя куда-то в сторону, размышляя о своем.
- Повезло вам, батюшка Алексей Васильевич, на мой дом наткнуться. Везучий вы, я смотрю. Много счастья вам от этого будет. Да и несчастья много, сами уже заметили поди. – и усмехнулась.
Я улыбнулся вслед за ней просто потому, что не мог сдержаться. Шла от нее спокойная уверенная сила, шла, как тепло от печи, несуетная, нетревожная, без угрозы.
- Поживете у меня днями. Вон на лежанке постель приготовила. Завтра баню истопим, побреетесь. Подкормитесь. Потом кто из рыбаков мимо поедет, до станции заберет вас.
- Спасибо вам, - от всей души поблагодарил я, - Там деньги я оставил за еду, так я еще добавлю, чтобы вам не в тягость быть.
Она меланхолично улыбнулась моей благодарности, сказала:
- Не постоем живу, не волнуйтесь.
И встала, тяжело опираясь рукой на стол. Тот глухо скрипнул, дрогнул у меня под локтем, словно напрягся, держа на себе титанический вес из последних сил. Тут как-то я понял, что рыжая хозяйка моя утомлена глухой долгой усталостью, словно вымотанная многодневной тяжелой работой. И улыбается и говорит она через силу, соблюдая свое собственное вежество перед незнакомцем и демонстрируя в этом железную волю.
Попрощались и она поднялась наверх, в горницу, куда меня не пригласила. Сказала только напоследок, глядя со ступеней строго, даже сурово:
- Вы батюшка по нужде или еще как в лес не отходите далеко. Мой дом из виду потеряете, заблудитесь снова, так и знайте. Опасно это вам пока, ни к чему.
- Хорошо, - ответил я, глядя ей в глаза, напуганный неизвестно чем, - Я не буду в лес ходить. С чего мне?
- Вот и славно. Спите спокойно тоже. Зверья вокруг много, но дом крепкий, они привыкли. Ночных шорохов не пугайтесь. Это сторожиха наша мышковать пойдет.
Улыбнулась и поднялась наверх с керосинкой в руке. А я отправился спать.
сегодня реально подсел на измену. В доме пусто и - шаги! Чотакое? О_О
прохожу по комнатам - пусто. За спиной - ШАГИ! Тваюжма№:;(")рь!!!!!
Оборачиваюсь - ПУСТО!
Короче, я знаю кто нам на даче всю крышу исходил до дыр. Это не ласточки - это вороны. Не думал, что такие в общем-то маленькие птички ТАК топочут по крыше!
Когда вышел на улицу они обе-две каааак взглянули мне в глаза и каааак... улетели и ничего им не было за их плохое поведение.
Такая у меня сегодня расстройства. То есть, кроме насморка. Но от него мне в Сортавала добрая женщина лекарства дала.
Приятно все же сидеть под яблонями, а из Питера звонят. А ты такой: не могу я вам помочь, я далек от всего суетного.
в бегах я.
В связи с этим приятным моментом выкладываю часть рассказа, у которого еще и названия нет.
Ну разве что...
Кофе с КорицейИногда, когда жизнь в большом городе подкатывает к горлу острым приступом тошноты, я сажусь за руль и еду пить кофе. На самом деле, не пить, а только нюхать. И не простой кофе, а тот самый. Кофе по особому рецепту, заваренный с корицей и перцем, с добавлением меда, коньяка и каких- то трав. В большом городе до дури разных кофеен, но я нашел только три, где варят то, что мне необходимо. На вкус, конечно, ничего похожего, а вот аромат правильный. Я приезжаю, заказываю чашку и сажусь в угол, чтобы держать ее в руках и нюхать, пока не остынет. Иногда посетители поглядывают на меня странно, а официантки уже не поглядывают – они привыкли. Тем более чаевые я оставляю щедрые. Просто за аромат и за возможность посидеть с чашкой в руках, предаваясь воспоминаниям. С каждым годом память покрывает их блеклой суетной коркой, отъедает частички, растворяет в повседневности, но аромат кофе с корицей пока что действует. Пока он действует на меня, я надеюсь. Надеюсь и боюсь, что однажды надежда исчезнет и даже аромат кофе не вернет меня в прошлое, в то лето, когда я познакомился с Мариной.
Я не могу вспомнить год. То ли это было так давно, то ли для меня это так неважно. Но я был еще студентом, веселым и легким на подъем парнем. Тем летом после экзаменов мы с друзьями собирались взять рюкзаки, консервов дней на пять, и навигатор. И махнуть в Карелию. Вылезти из поезда где-нибудь в районе Хийтолы и пойти, куда глаза глядят. Купаться в озере, лазить по скалам и пугать лесное зверье воплями в две гитары. И так провести недельку наедине с природой. А потом включить навигатор и выйти к станции. Хо-хо, говорили мы, что может быть проще в наш век высоких технологий и повсеметной сотовой связи?
Так я и сделал. Один. Друзья как-то не смогли. Кто-то должен был помогать родным на огороде, кто-то завел новую девушку и не собирался раньше времени тащить ее в леса. В общем, обычное дело. Не смутившись трудностями, я вылез из поезда в Хийтоле, купил у бабульки местного варенья и пошел уединяться с природой. По направлению к озеру, как я считал. Пять дней я шел по красивейшим горам, заросшим сосновым лесом, ночевал, где хотел, ел черники до отвала, кипятил родниковую воду и грел на огне консервы, а потом заметил, что мой навигатор сломан. Где и когда дьявольская машина зависла и куда меня завела, я понятия не имел. Я сидел и смотрел в карту Карелии долгим глубокомысленным взором, а стволы сосен вокруг гудели от верхового ветра стройными органными аккордами.
Что я знал про ориентирование на местности? Что оно есть. Еще что мох растет с северной стороны, а муравейники – с южной. А может быть и нет. А вот что такое быть наедине с природой я понял в тот момент очень четко. Человеку городскому, избалованному легкостью и доступностью огромного количества само собой разумеющихся благ, наедине с природой становится очень страшно. Настолько страшно, что он даже орать “На помощь” не может, потому что боится, что природа на крик отзовется и поможет как следует ассимилироваться или, если хотите, раствориться в бескрайних лесах. В тот момент, когда я понял, что пять дней бреду неизвестно куда, а главное, неизвестно как буду выбредать отсюда, красота лесов, конечно не потуснела, а вот я изменился очень быстро и основательно. Паниковать я, все же не стал, хватило выдержки и молодого энтузиазма. Но мозг начал подкидывать такие наглухо замурованные древние страхи, которых я в себе и не ожидал найти.
Лес, до этого момента светлый и радостный, как одичавший парк, вдруг наполнился скрытыми угрозами. Я заметил, что ствол дерева, у которого я ночевал, весь истерзан огромными глубокими царапинами на высоте моего роста. Тут же вспомнились чьи-то следы во влажном мху и старые кости неизвестных тварей, которые я видел по пути не раз. Я проверил остроту ножа и по-новому оценил его размер. Мне потребовалось оружие и я выбрал подходящую, как мне казалось, палку, заточил и обжег ее на костре, потратив на это еще три часа. Что с ней делать дальше я не знал, но честно тащил ее с собой еще три дня.
Потом кончились консервы и пришлось бросить кучу вещей, чтобы сэкономить силы. Оструганная палка осталась на одной из полян вместе с палаткой, модной городской одеждой, флаконом дорогого одеколона и еще кучей мелочей, которые вдруг потеряли свое значение.
Первые ночи спалось плохо, тревожно. Все время слышались какие-то странные звуки, я вскидывался озираясь в темноте, подолгу не мог сомкнуть глаз. А когда выбросил лишние вещи, я словно вместе с ними выбросил и лишние переживания. Осталось только два важных момента: найти что поесть и следить за солнцем, чтобы выйти к озеру. Спать ночами я стал крепко и без тревог. Лес обнял меня и проник в меня, постепенно растворяя в себе. Днем он был вокруг наяву, а ночью, закрыв глаза, я видел его под веками бесконечным орнаментом листвы, шорохами и неспешными хороводами стволов во сне.
Лес продолжался, меняясь и оставаясь постоянным в своих бесконечных вариациях. Сосны и ели, черничник, мохнатые каменные ребра, нежные кружева папоротников в низинах над влажной родниковой землей. Лес был пуст и просторен, как чужой дом, куда зайдешь без ведома хозяина. Иногда я находил грибы, не казавшиеся мне подозрительными, тогда вечером на привале я варил их подолгу, прежде чем выхлебать уже почти однородную горячую бурую массу из котелка.
На восьмой день я услышал мотоцикл! Мне в тот момент показалось, что я его почувствовал раньше, чем услышал. Где-то в глубине моей души вдруг колыхнулась яркая радостная надежда и начала расти и расти, хотя я еще не понимал, что произошло и чему я так обрадовался посреди леса. Уж не сошел ли я с ума, подумалось мне, что за необоснованные скачки настроения. И тут до меня дошло, что я слышу не только шум леса. Что вдалеке зародился ровный рокочущий звук, сразу отодвинул шелест и теньканье птиц на второй план, и заявил в полную силу о присутствии в этом краю человека. Плавно нарастая, он катился среди стволов, рычал все отчетливее, а потом окончательно оформился в моей голове картинкой и пониманием. Вот трасса и по ней мчится, разгоняясь, ярким цветным болидом, пожирая расстояние, гладкий сверкающий, послушный человеку механизм. Шум мотора привел меня в восторг и придал сил, даже чувство голода слегка отступило.
Я побежал на звук, растворяющийся в воздухе, и чуть не ухнул со скалы в воду, когда передо мной неожиданно раскрылась просторная озерная гладь. Только тут я понял, что это была лодка, а не мотоцикл. Она шла где-то на пределе видимости у лесистого берега на той стороне озера, и сколько я ни орал и ни махал руками, лодочник конечно же меня не заметил. Лодка ушла за мыс и тут же восстановилась тишина. Только волны лениво плескали по крутым лобастым камням берега. Я рванул по берегу к мысу вслед за лодкой, со всей возможной скоростью продираясь сквозь прибрежные заросли. Хватило меня ненадолго, потому что за каменным взлобком, на который я так удачно вывалился, начинались скалы пятиметровой высоты, уходившие отвесно в воду. Чтобы идти в сторону мыса и лодки, пришлось вернуться в лес и проходить скалы поверху. На вожделенный мыс я вышел на закате.
В прозрачной тишине мирно плескали волны, за спиной у меня лежала бухта, которую я только что обогнул. А впереди – еще одна бухта, и за ней вдалеке, еще один мыс. Ни лодки ни вообще человеческого присутствия не ощущалось, словно его и не было тут никогда. Другой берег, такой же горбатый и лесистый, был недалеко, может в паре километров по воде. С мыса я увидел, что это не сплошная стена, а два острова с проливом, окаймленным такими же скалистыми мысами, как и мой. Я затосковал, подозревая, что вереница бухт и мысов между ними вечна и создана для наказания таких легкомысленных идиотов, как я, привыкших самоуверенно считать себя царями природы. Голод вернулся, а с ним пришли усталость и отчаяние.
Я сел на берегу, на теплый гладкий камень, уставился на водную гладь бессмысленным взглядом и заплакал. Мне очень не хотелось умирать на виду у жестоких лодочников, оглохших от своих собственных моторов, настолько, чтобы не услышать крики о помощи. Это было уже не страшно, а на редкость обидно. Пройти неизвестно сколько дней по лесам и выйти к озеру, чтобы понять, что это вовсе не спасение, а только еще один выбор пути было обидно вдвойне. Поэтому я вздохнул со всхлипом, посмотрел направо, налево, скинул рюкзак и всю одежду и полез купаться.
Тогда я и понял, что такое живая вода. Она во-первых холодная, во-вторых она смывает грязь не только с тела, но и с души. Не знаю сколько я сидел в воде. Плавал, нырял, тер кожу песком до красноты, хлебал воду ртом, просто валялся на мелководье, опираясь руками о большой плоский камень. Вылез на берег только тогда, когда зубы решили сплясать чечетку. Сел на берегу, голый и утомленный, обсыхать в последних лучах солнца. И почувствовал себя выполосканной до звона, легкой и гулкой корягой. Ни гнили не осталось во мне, ни грязи, никакой тяжелой безысходной усталости во мне больше не было. Выбор дальнейшего пути тоже потерял трагические значение, потому что страх ошибиться стал неважным страхом. Куда ни пойди – вправо или влево по берегу – конец пути все равно предопределен, даже если ты его и не знаешь. А раз так – ошибка исключена, потому что исключен и правильный выбор.
Я переночевал на мысу и пошел дальше по берегу туда, куда уплыла лодка. Просто потому что не хотел лезть через скалы обратно. Рамышления насчет целей и маршрутов лодки ни к чему не привели, ведь во второй половине дня она могла плыть куда угодно, и к поселку, и наоборот, в безлюдные места проверять сети. Или еще куда-то по своим, неизвестным мне делам.
Еще несколько дней я шел по берегу. Еда закончилась совсем, надежда тоже, но присутствие справа большого водного пространства, которое легко преодолевал взгляд, меня странным образом поддерживало. Дни стояли горячие, камни раскалялись и от них веяло жаром, как от печей, а вода оставалась холодной и бодрящей. В прозрачной глубине заводей, просвеченных до дна солнцем, я иногда видел рыбу, словно разморенную жарой, ленивую, неторопливо перебирающущю плавниками. Пару раз я пытался ее поймать, потерял уйму времени и сил, ничего не добился, только рассадил о камни колено. Рыба, такая лениво-заторможенная на вид, брызгала в стороны и скрывалась в толще воды намного быстрее, чем я мог себе представить. Мне оставалось только задаться вопросом, как это мои предки древние охотники ловили ее руками? А если учебники не врут и они действительно ее ловили, тогда не пора ли задуматься над опасностью вырождения человечества как вида, а не только меня конкретно. Насколько же они были сильнее ловчее и выносливее нас, современных людей.
Не могу сказать, что все эти мысли занимали меня тогда, нет. Я просто шел вперед по берегу, стараясь идти так быстро, как только могу. Мной владело одно главное устремление – выжить. Но фоном, неоформленно, расплывчато, словно кинокадры, неспешным потоком в моей голове лились разнообразные размышления, многомерно сплетаясь и выстраиваясь таинственными комнатами или этажами, а то и вовсе странными контрукциями. Иногда они настолько ярко существовали в моей голове, что реальность послушно уступала им место, блекло присутствуя прямо перед глазами, а на периферии зрения разворачивались какие-то полуабстрактные построения зависимостей этнографических процессов от годовых средних температур или вообще теория оружия как ритуала в контексте концепции библейского превородного греха. Возможно, так мозг защищался от невыносимого страха смерти. Все мои знания, прямо скажем, невеликие и с трудом вбитые в голову только ради очередного экзамена, словно зашевелились, вскипели на коре головного мозга и пошли друг к другу в гости попить чайку. А иногда и чего покрепче.
Очень сильно позже. Через много лет. Я встану из-за стола в своем кабинете и оглянусь на книжные полки. И меня посетит жестокое и потрясающее воспоминание. Я взгляну на полки, а увижу слепящую серебряными чешуйками бликов водную гладь справа, высокие красные стволы слева, мшистые камни под ногами и горячее солнце обожжет мне щеки: я увижу названия написанных мной книг, всех сразу, скромно собранных женой на полочку сбоку, и пойму. Тогда в полубреду жаркого и голодного прорыва в неизвестность, я грезил наяву о непонятном. И вот эти грезы через полвека стоят на моей полке, подписанные моим именем, реализовавшись подспудно и вроде как даже независимо от моего желания.
Помню, как очнулся я на очередном, неизвестно каком по счету, каменном мысу. Стоял на огромной плоской плите, озираясь вокруг. Вдалеке справа и слева такие же просторные плоские серые плиты мысов полого уходили в воду. Вековые сосны росли далеко на скалах, словно боялись пересечь невидимую границу, за которой вода из века в век слизывала, сглаживала резкие грани камней, шлифуя их со всей своей неторопливой мощью. Сверху сеялся теплый грибной дождик, серебрясь и сверкая в воздухе, над лесистым склоном за спиной перекинулась из края в край неба широкая радуга, а прямо передо мной, плавно зарываясь в свинцово-сизую волну, словно корабельный нос, уходил в озерную воду мыс. И не было впереди ни бухты, ни берега, одна только бесконечная вода до горизонта, да висели вдалеке, словно между небом и землей, полупрозрачные и невесомые на вид, два островка. А над ними торжественным парадом шли облака, полыхали закатной огневицей, и среди облаков я увидел чудный город. Алые шпили и купола, золотые высокие стены, и в самом центре, на горе – дворец с тонкими, кружевного плетения, башнями и галереями. И все это было мне так понятно и близко, так реально казалось, что я почувствовал себя словно на корабле под сверкающими радужными парусами, устремленном к гаваням золотостенного города-сказки в облаках.
В глубоком полуобморочном размышлении я и вышел к дому Марины. Точнее сказать, среди природных неупорядоченных, но уже привычных глазу форм вдруг проскочило что-то странное, ровное и параллельно-прямоугольное, чего не увидишь в лесу, но подспудно ожидаешь увидеть и узнать. Я остановился, не веря глазам: из-за седого валуна под корявой сосной выглядывал угол какого-то строения. Рубленая потемневшая от времени стена и край крыши, накрытой мхом. Никаких ярких пятен, ни ограды, ни таблички. Пройди я тремя метрами левее – не заметил бы ничего и наверняка сгинул бы в лесах.
Я не выдержал и бросился к домику. Упал с камня, подвернув ногу, но тут же вскочил, заторопился на крыльцо. Хромая вскарабкался по деревянным ступеням и бухнул кулаком в дверь, крича” Эй, люди! Кто-нибудь!” Дернул, увидел, что дверь заперта. Железная петля была накинута на кольцо, но вместо дужки замка в кольцо была продета обструганная с одного конца палочка. Я вынул ее дрожащими руками, оглянулся и вошел в дом.
Внутри было темно и пахло травами невыносимо. Небольшие окна роняли косые столбы света. На столе под стеклянной крышкой я увидел хлеб, а выше на полке – пару банок тушенки. Я бросился к еде, разрывая хлеб пальцами и заталкивая куски в рот. С набитым ртом, жуя и давясь, я достал свой нож и стал лихорадочно долбить банку, чтобы добраться до мяса. Проковырял дырочку и мясной сок жирно брызнул мне на пальцы, запах ударил в нос и я попытался высосать его из банки, не прожевав толком хлеба.
Я давился непрожеванными кусками, когда вдруг совсем рядом зашуршало и в лицо мне глянула большая черная кошка. В ее фосфорическом взгляде была такая воистину человеческая укоризна, что я замер. Мне стало стыдно за свое поведение. Я прожевал и проглотил очередной кусок. Потом робко извинился. Кошка молча сверкнула на меня глазами и канула куда-то во тьму под лестницей, ведущей наверх. Я осмотрелся, достал из рюкзака деньги, много больше, чем стоила еда и положил их на стол, чтобы сразу было видно. Потом зачерпнул воды из ведра ковшиком. Вскрыл банку как следует, и нарезал себе бутербродов. Положил их на тарелку, сел за стол и постарался не торопиться. Я не собирался красть или убегать, наоборот, я был счастлив видеть простые и удобные вещи, сделанные человеческими руками, любовно и аккуратно разложенные по своим местам, ухоженные.
Чья-то дача, подумал я. Рыбацкая стоянка или, может быть, домик лесника. Хлеб совсем мягкий, да и лежал заботливо прикрытый от вреда. Наверное, хозяин уплыл в город или на рыбалку. Вернется, извинюсь и попрошу помощи, решил я, оглядываясь. Ощущение небывалого счастья и безопасности накатывало на меня волнами, и я осматривался, доедая последний бутерброд, и чувствуя наконец-то сытую тяжесть и сонное оцепенение абсолютно довольного тела. Мне было немного неловко за свое поведение, и я хотел дождаться хозяина дома бодрствующим, поэтому решил пройтись и осмотреть дом.
Первый этаж, куда вели ступени, был невелик и почти полностью занят печью, и кухней при ней. За печью пряталась теплая лежанка с подушкой и чудеснейшим пушистым пледом. Под потолком висели сухие пучки разных трав, а слева от двери наверх, видимо на чердак, вела лестница. Люк был опущен и туда я решил пока не заглядывать. Тем более на одной из ступенек на уровне моего лица снова сидела большая черная кошка и внимательно наблюдала за мной. Я ласково заговорил с ней и попытался ее погладить, но стоило мне поднять руку, как она беззвучно оскалила пасть, и подняла правую лапу, продемонстрировав великолепный набор лезвий и явное нежелание общаться. Я снова извинился и руку убрал, обойдя лестницу на шаг дальше, чем планировал, чтобы не сердить хозяйского стража. Мне даже показалось, что кошка слегка кивнула и устроилась поудобнее, принимая мое извинение.
Не знаю, когда я успел крепко заснуть, но обмотался пушистым пледом так, что проснувшись, обнаружил его угол у себя во рту, довольно серьезно обслюнявленным. В проходе между печью и лестницей я видел свет над столом. Там горела керосинка и что-то одуряюще вкусно пахло, побулькивая и шкворча. Печка тихо пощелкивала горячим боком. Я обливался потом от жары и захлебывался слюной. Снова заурчало в животе. Но я молчал, не двигаясь, потому что посередине кухни, листая мой паспорт, стояла высокая рыжая женщина с венком в волосах. Статная, не худенькая, но и не расплывшаяся. Полная богатой дородностью здорового и сильного тела, она была одета в какое-то длинное платье, перехваченное под высокой мягкой грудью шнуром или поясом. Загорелые плечи ее были в веснушках, волосы, длинные, завитые в мелкие колечки, накрывали спину ярким пушистым плащом. Широкий и плотный венок из трав и мелких цветов у нее на голове был совсем свежим. Перед ней на столе лежали мои вещи, спальник сушился над входом, зацепленный на веревку, а рюкзак, тщательно вывернутый наружу, и отмытый, был пристроен около печки.
Она внимательно просмотрела мой паспорт, взяла и покрутила в пальцах сломанный навигатор, потом развернулась, сняла с печки сковороду, и отошла за стол, где я ее не мог видеть. Оцепенение спало с меня, надо было выбираться и объясняться, тем более меня, похоже уже приняли на постой как минимум до завтра. Глядишь, еще и накормят. Да и в туалет захотелось после сна. Я нарочито громко завозился, сложил плед и вышел из-за печки.
-Здравствуйте, - произнес я, неловко улыбаясь.
Рыжая хозяйка отложила черпак, оглядела меня серьезным пристальным взглядом, заставив смутиться еще больше и ответила без улыбки
-И вам здравия, Алексей Васильевич.
Потом взяла ложку и попробовала варево из кастрюли. Я нервно потер руки и принялся объяснять ситуацию, как увидел ее дом, а был голодный. Что деньги лежат на столе, и что было незаперто, и поэтому....
-Не от людей запиралась, - сказала хозяйка, снимая с головы венок, - От зверья лесного.
Она стала расплетать венок и раскладывать травы на столе по кучкам, сортируя.
-Ужин готовлю, поедим, поговорим. А вы, батюшка мой, Алексей Васильевич, идите пока искупайтесь да переоденьтесь в чистое. Вон на лавке я вам одежду приготовила. Там лесенка со скалы на берег спускается, по ней и идите. Да не отходите от нее далеко, заблудитесь – ищи вас потом в темноте.
Сказала и отвернулась к своим травкам, спокойно и несуетно продолжив дело. Я поблагодарил ее, взял вещи и вышел на крыльцо. Дверь стояла нараспашку, выпуская печной жар из дома, и только занавеска из узорчатого тюля прикрывала вход, не пуская в дом комаров. Темноты за порогом никакой не было. Была белая северная ночь, ясная и тихая до звона в ушах. Я спустился по крепкой и удобной лестнице к воде. Там между двумя камнями были устроены мостки и крепь для лодки. Сама лодка лежала на камне носом, привязанная к береговой сосенке потолще. Все сделано с умом и давно. Все любовно ухоженное и потому красивое особой неявной уютной красотой. А над мостками раскинулось небо, несчитанные километры бездонной голубизны, а под мостками, повторяя их, озеро лежало несчитанными километрами переливчатого перламутра. И мне показалось что не вода это, а молоко, должно быть оно густое и сладкое, как в детстве. И что несомненно вот она – страна молочных рек и кисельных берегов. И что я, наконец-то, пришел куда-то. Куда надо.
Одежда мне досталась из простого полотна, пахло от неенепривычно, какими-то непонятными травами, зато комары сразу потеряли ко мне интерес. Обратно к дому я шел неторопливо, гладя рукой твердое дерево перил, осматриваясь. Несмотря на обилие ночного северного света под деревьями действительно стояла темень. Заблудиться тут было несложно, потому что все вокруг дома рыжей незнакомки словно бы ненадолго выступило из лесного хаоса исколючительно для ее пользы и удовольствия и в любой момент готово было снова вернуться в милый лес. Лестница тремя пролетам вилась по высокой скале, заросшей елями так, что ни ее ни дома не увидишь с озера, проплывая мимо на лодке. На дворе перед домиком какие-то кусты и заросли на миг обернулись огородом, смородиной да петрушкой, а потом черная тень скользнула по ним к дому, прянула по ступенькам через теплый порог так стремительно и бесшумно, что у сердце у меня в груди дернулось от ужаса, пропустив удар. Но из дома сквозь тюлевые кружева светил уютный живой огонь, роняя на ступеньки узорчатую тень, там прошла хозяйка. гибкой рукой поднимая над затылком волосы и закалывая их гребнем, и я понял, что напугался зря. Это всего лишь кошка, маленькая храбрая стражница, вернулась в дом.
Потом ужинали. Неторопливо и с толком хозяйка поставила передо мной глубокую тарелку ухи, а хлеба не дала. Вместо этого налила большой бокал крепко заваренных травок. Сказала для пищеварения. Объяснила про долгие голодовки и режим своим низким грудным говорком. Я хлебал суп вкусный до того, что сводило скулы. Попросил добавки, но получил на второе немного жидкой кашки непонятно из чего.
Хозяйка прибрала посуду и села со мной, попивая из своего бокала что-то ягодное.
Заблудились значит, батюшка, - спокойно произнесла она, - В лесу недели три, а то и больше бродили?
Как вы узнали?
- А чего ж тут узнавать? Обросший весь, грязный да голодный, - отвеллила она усмехнувшись, - Ваши-то не искали вас нет?
- Далеко все. У меня же каникулы. Да и сказал всем, что в карелию в поход поеду.
- Вот оно как.
Я хотел печально вздохнуть, но получилось сыто и довольно. Кашка легла в желудке удобно и объемно, располагая ко сну.
- Даже не знаю, как так вышло. Взял телефон, карты скачал, все просмотрел и продумал, а вот, - я показал ей свой коммуникатор, - навигатор завис, связи нет. В общем, если ьы не вы погиб бы наверное.
- Наверное, - задумчиво повторила за мной хозяйка, - Наверное погибли бы, а чего ж... Да вышли же, батюшка, вышли, так живите впредь. Откель в леса вошли, скажите-ка мне.
- В Хийтоле.
Она отпивала глоток из бокала, взглянула поверх края, недоверчиво подняла высокие брови.
- Ну да, - подтвердил я, - В Хийтоле с поезда сошел, пошел к озеру по навигатору. Это тринадцатого было. Пять дней шел, пока заметил, что связи нет. Потом пошел так.
- А что ж, зверье лесное не тронуло? Людей не встретили?
- Никого. Вы первая.
Хозяйка поджала губы, покрутила рыжий локон, глядя куда-то в сторону, размышляя о своем.
- Повезло вам, батюшка Алексей Васильевич, на мой дом наткнуться. Везучий вы, я смотрю. Много счастья вам от этого будет. Да и несчастья много, сами уже заметили поди. – и усмехнулась.
Я улыбнулся вслед за ней просто потому, что не мог сдержаться. Шла от нее спокойная уверенная сила, шла, как тепло от печи, несуетная, нетревожная, без угрозы.
- Поживете у меня днями. Вон на лежанке постель приготовила. Завтра баню истопим, побреетесь. Подкормитесь. Потом кто из рыбаков мимо поедет, до станции заберет вас.
- Спасибо вам, - от всей души поблагодарил я, - Там деньги я оставил за еду, так я еще добавлю, чтобы вам не в тягость быть.
Она меланхолично улыбнулась моей благодарности, сказала:
- Не постоем живу, не волнуйтесь.
И встала, тяжело опираясь рукой на стол. Тот глухо скрипнул, дрогнул у меня под локтем, словно напрягся, держа на себе титанический вес из последних сил. Тут как-то я понял, что рыжая хозяйка моя утомлена глухой долгой усталостью, словно вымотанная многодневной тяжелой работой. И улыбается и говорит она через силу, соблюдая свое собственное вежество перед незнакомцем и демонстрируя в этом железную волю.
Попрощались и она поднялась наверх, в горницу, куда меня не пригласила. Сказала только напоследок, глядя со ступеней строго, даже сурово:
- Вы батюшка по нужде или еще как в лес не отходите далеко. Мой дом из виду потеряете, заблудитесь снова, так и знайте. Опасно это вам пока, ни к чему.
- Хорошо, - ответил я, глядя ей в глаза, напуганный неизвестно чем, - Я не буду в лес ходить. С чего мне?
- Вот и славно. Спите спокойно тоже. Зверья вокруг много, но дом крепкий, они привыкли. Ночных шорохов не пугайтесь. Это сторожиха наша мышковать пойдет.
Улыбнулась и поднялась наверх с керосинкой в руке. А я отправился спать.
@музыка: песни ласточек после заката... *____*