Продолжение опупеи про силу карельских вод продолжаиццо.
Кто знает, что такое искупаться в +37.5 ( не по цельсию))) - тот меня поймет, да.
Но дело в том, что не искупаться просто невозможно. и я, короче, все равно залез вчера в озеро дважды. И сегодня тоже. Трижды.
Потом мой организм умер и сказал: иди лесом, хозяин, я покидаю тебя!
И оставил мне кашель и заложенные уши. Про уши это он хорошо придумал, потому как есличо - так я ничо не слышу)))
меня наполнило предощущение близкой смерти, а бредисторию... эээ то есть рассказ про кофе Марины я еще не закончил.
Нехорошо, подумал я, и честно попишу исчо немного, упиваясь предощущением .... завтрашней маршрутки, блин. Глядишь, закончу как-нибудь.
Если только не пойду малину есть. Я тут еще не всю малину съел, да.
Кофе с Корицей
Улыбнулась и поднялась наверх с керосинкой в руке. А я отправился спать.
В первый раз за месяц на чистых простынях. Думал, завалюсь и продрыхну без задних ног до обеда. Так и получилось. Спал я, правда, странно, тяжело. Вроде как стены меня давили, все словно во сне порывался я выйти и устроиться на мшистом камне за домом спать, но оттуда выгоняла меня черная мохнатая Сторожиха, большая и сильная. Она мышковала в ближнем лесу. Сначала умостится под деревом в тени так, что и не разберешь, где там тень, а где живое существо, а как забудешь уже, она взовьется прыжком выше сосны и бесшумно обрушится на свою добычу, когтит ее, подпрыгивает, выгибая спину гребнем. Сразу сердце как зайдется страхом, где уж тут спать. Я просыпался на лежанке, переворачивался на другой бок и лежал, слушая легкий быстрый топоток где-то за стеной. Словно бегали легкие проворные ножки туда-сюда, с прискоком. По стеклу скребли ветки, жалобно и противно. Я снова выходил на улицу и шел в лес, и снова на меня выпрыгивала мохнатая расплывчатая тень, размером с корову, пугая до смерти и заставляя замереть на месте и проснуться на лежанке. Так и проворочался всю ночь, не в силах стряхнуть тяжелое маетное забытье. В снах моих Сторожиха все загоняла меня обратно в дом, глядя в душу укоризненно, как будто я малое непослушное дитя. А как показалось солнце, она устроилась на ступенях, заняв их все. Разлеглась, не пройти, зажмурила глаза-блюдца, только уши коротко вздрагивают, ловят лесные шорохи. Где же хозяйка моя, подумалось вдруг мне, почему дом пустой стоит? Я сообразил, что имени рыжей хозяйки своей так и не спросил, мне снова стало стыдно за свое поведение. И тут я уснул наконец глубоко и без сновидений.
Проснулся и решил, что сразу же спрошу, как ее зовут и предложу свою помощь в хозяйстве. Может дров наколоть или там, забор починить. По правде сказать, как делается и то и другое, я представлял с трудом, вырос-то я в городе, но энтузиазма это не убавило. Я встал и взял в руки одеяло, чтобы заправить кровать и взглянул на простыню.
В ногах на белой простыне обнаружились длинные сосновые иголки, листики какие-то, травинки. Что за мусор, откуда взялся, удивился я. Вчера после купания на мостках я надел носки и кроссовки, и больше не снимал, откуда на чистой простыне лесной мусор? Вспомнились странные сновидения, где меня влекло в лес, а Сторожиха не пускала, но сновидения в кровать прошлогодней листвы не приносят. Или это были не совсем сновидения?
В замешательстве, собрав в горсть иголки, я вышел из-за печи и поглядел сквозь открытую дверь на улицу. Там вовсю шпарило солнце, радостное желтое. От близкой воды наплывало прохладой, а разморенные на жаре травы пахли медом и пряностями. Этот живой теплый дух входил в дом волнами, побуждая грудь дышать глубже, вбирать душистый жар, умываться им прежде воды. Посреди двора стояла моя хозяйка, держа на вытянутых руках над собой кошку. Они игрались. Женщина подхватив мурку под передние лапы, как ребенка, чуть подбрасывала ее и вертела легонько, а кошка, вытянутыми мягкими лапами ловила ее за щеки и за нос. Обе смеялись чему-то и словно переговаривались. На хозяйке было простое белое платье, солнце просвечивало его насквозь, рисуя контур бедра, живот и ягоду соска под просторной легкой тканью. Рыжие волосы ее вспыхивали медными искорками, и казалось, сами по себе сияли так, что на лицо ей смотреть было больно, хотелось зажмуриться.
Красива была хозяйка. Вроде не модельной внешности, как принято сейчас, а глаз не отвести. Стоит на земле голыми ногами, ступни розовые. Плечи развернула, спину прогнула, сразу видно – кошка немаленькая. Но и хозяйка не слаба, вон как держит ее легко и удобно. И грудь приподнялась еще больше, солнце просвечивает ткань. А глаза не разглядеть отсюда. Какого цвета глаза, задумался я, выходя. Вчера вроде темные были. Или нет?
Я спустился по ступеням, женщина увидела меня, перехватила кошку, положила на сгиб левой руки, как ребенка, правой вороша ей шерстку на животике. Кошка с удовольствием замурчала, смешно растопырив лапы.
- Доброе утро, батюшка, как спалось на новом месте?
- Доброе утро, - я замялся и не стал огорчать ее, зажал лесной мусор покрепче, - Хорошо спалось. Без задних ног. Спасибо.
- Да? - удивилась женщины и переглянулась с кошкой. Мне так и показалось: именно переглянулась. Одна спросила, другая словно плечами пожала, даже лапы вскинула, вроде как в удивлении.
Я вспомнил, что хотел узнать ее имя и как раз прикидывал, как лучше спросить, но тут вдалеке возник зувк моторки и рыжая вместе с кошкой повернулись к воде. Слушали. Звук нарастал и наконец раскатился словно прямо под скалой, даже как-будто соляркой пахнуло снизу.
- Ишь ты. Гости к нам зачастили. То по лесу то по воде, - улыбнулась женщина.
- А я вот, знаете, все спросил хотел, да как-то....
- Эх, донюшка мояааа, Мариночка Ляксевнаааа, - пропел снизу дребезжащий голос, а вслед за ним явился и его хозяин, бодрый старичок, румяный, веселый и лысый, как коленка. В руках он тащил здоровенную рыбину, - Ох, забралася на скалу, мене старому все коленки поломать не взойти.
- Ну да уж, - хмыкнула Марина и отпустила кошку на землю, - Не гожусь не езди, гостюшка, рыбу не переводи.
- Так ить люблю я тебя, как дочу родную, люблю, а потому буду терпеть все трудности и лишения. Ох, ишь ты! Гости у тебя, однако! - удивился старичок, оглядывая меня.
- Бог послал, дом мой стороной не обошел гостюшка. И ты проходи, поздоровайся, как положено от века, деда.
- Здравствуйте, - спохватился, я вдруг вспомнив откуда-то, что молодым положено от века здороваться первыми, - Студент я, турист. Заблудился в лесу, а Марина Алексеевна меня спасла.
- Ишь ты... - еще раз удивленно присвистнул дедок, но уже без прежнего изумления, - Поздорову тебе, молодежь. Так ыть... Знал бы, чего бы повкуснее захватил, а так-то... На вот, - он торжественно с рук на руки передал рыбину Марине, - Щучку малую тебе принес, свежак, щас прямо за островом поймал.
- Спасибо, Егорыч. Зачем пожаловал? Дома что или так, навестить? - женщина отправилась к дому, старик за ней. Они толковали о семье, о чьем-то затяжном гайморите. Старик помог Марине откыть дверцу под лестницей, и они скрылись за ней.
"Марина", думал я, разглядывая ее дом, небольшой, но на редкость основательный и занятный. Марина Алексеевна, вот как ее зовут. Совсем простое имя, человеческое. Да и почему мне показалось, что я как-будто к дому ведьмы какой вышел? Ну подумаешь, женщина черную кошку завела, травы собирает. Это еще не значит ничего. Да и вообще о чем я? Не бывает ведьм. Вот дом стоит, без всякого чародейства, построен людьми. Бревна для стен рублены топором, крыша накрыта корой и тесом.
Дом стоял на высоком фундаменте, сложенном из неотесанных камней. Внутри, как я узнал потом, был ледник. Там лежали, тщательно закопанные в опилки, ноздреватые глыбы прошлогоднего ладожского льда. На них покоилась рыба и мясо, а вдоль стен на полках рядами выстроились разнообразные банки и бутылки. Высокое крыльцо вело на веранду, осенью на вернаде вставлялись рамы со стеклами, чтобы снег не заметал дверь в дом. А над первым, уже знакомым мне, этажом, был еще один, с широким, во всю стену балконом. Там, видимо, располагалась спальня Марины, даже видно было спинку кресла с накинутой цветной шалью. Накрывала дом крыша, поросшая мягким зеленым мхом. И стоял дом под прикрытием скалы, так, что окна второго этажа получались вровень с лесом на той стороне.
Я пошел вниз, к озеру, умываться.
На берегу гулял свежий ветер, волна плескала на мостки, озеро ярко синело под солнцем, слепя россыпью бликов. Я выкупался, несмотря на адский холод. Уши заложило намертво, но настроение приподнялось. У мостков качалась на волне лодка старика, не новая, но ухоженная, с японским мотором. В ней лежали влажные сети и ярко-оранжевый спас-жилет. Я решил попросить деда подвезти меня до города со станцией. Возможно, уже завтра я снова буду в Питере, в своей комнатушке на Петроградке. Мне вдруг остро захотелось прекратить всю эту свою робинзонаду и больше никогда не совершать таких опасных путешествий.
Наверху, у дома дедок уговаривал Марину топить баню и накрыть на стол.
- Ох, донюшка, ох, косточки все простудил дед старый, истопила бы ты баньку, а? - скрипел дед, как мне показалось слегка преувеличивая свою немочь.
Марина шла за ним, посмеиваясь. Закрыла двери подвала, неторопливо пожала плечами. Увидела меня, улыбнулась.
- Умылись, Алексей Василевич? И хорошо. Завтракать будем сейчас.
- Спасибо, - сказал я, а про себя подумал, что старика она зовет на “ты”, а мне, хоть я и моложе ее, “выкает”. Мне стало как-то обидно. Словно меня она не допускает куда-то, в какой-то свой особый круг.
- Венички-то, венички достань, уважь старика. Гостя вон попарить на здоровьюшко бы надо. Да наливочки твоей хорошо бы. Рябиновой да с хреном.
- Не стони, деда. Сейчас завтракать сядем. А после того воды наносите. Та м и поглядим.
Мы дружно и быстро натаскали посуды и еды на уличный стол под шатром высокой ели. Сели завтракать, смеясь и шутя. Дед оказался местный, карельский, жил тут всю жизнь, только в армии служил где-то на крайнем севере и с удовольствием поведал мне, как его там заедал гнус и мошка. Я начал рассказывать о своих скитаниях в лесу, стараясь выдержать общий юмористический оттенок. Сейчас, за вкусной едой в теплый день, на озере, где у причала стояли лодки, мои лесные блуждания были не страшны мне. Марина ела, а дед слушал весело и заинтересованно.
- Ох, тыж, а? - периодически удивлялся он, - и чо прям из Хийтолы? А и чо, три недели? И чо, по берегу – и никого не встретил? Ну ты ж, а?
И так несколько раз в разных местах, он весело стучал себя по бедрам и даже уронил ложку.
После завтрака мы таскали воду в баню, стоявшую под деревьями у воды, потом дед ее растопил, слушая резво загудевшее за дверцей печки пламя, сидел на порожке.
- Венички-то у Марины Ляксевны что надо, да... - мечтательно тянул он, - Венички – красота-а-а. И где она их режет-вяжет? У тебя, вот, студент, ревматизма пока не наблюдается, а? Нету. А я-то каждое лето сюда наезжаю. Венички, эх! А наливка- то, да.
Дед так радостно предвкушал банные удовольствия, что у меня возник вопрос.
- А вы с Мариной Алексеевной давно знакомы?
- Мы-то? Хехе, да почитай, тыщу лет! Сколько себя помню она тут жила, и венички у нее были высший класс.
- Надо же. Женщина, одна, так далеко от города. Это же опасно.
- А кто ее обидит? Ее тут никто не обидит, все любят все знают.
- А она чем занимается?
- Чем занимается? - дедок усмехнулся и задумался, - Да так. Живет тута. Хворых лечит, охотников кормит. В баньку вот к ней завсегда можно напроситься. Травки-муравки там всякие. Тебя вот спасла, из лесу вывела, чего тебе еще-то?
- Интересно, - обронил я, задумавшись, как это она меня из лесу вывела, если я сам на ее дом наткнулся.
- Интересно ему, ишь. Раз интересно, ты у нее самой-то спрашивал? Чего ты прохожих пытаешь, а хозяйку свою не спросишь. Боисси?
Я улыбнулся, застеснявшись правды его слов и пообещал спросить у самой Марины.
Потом мы парились и бегали купаться в Ладогу, и снова парились.
Веники были действительно необычные, среди березовых и дубовых веточек в них попадались какие-то неизветные или неожиданые растения. Помню, как дед меня хлестал от души по спине и приговаривал свое: “Эээх, венички...”, а я смотрел на коричневато-золотистый пятипалый лист на полу бани, с трудом соображая, что из кленов веников не вяжут, да и у кленов листья не желтые. Точнее, не летом желтые. И откуда так пахнет мятой? И почему это горизонт не горизонтальный. И … Ох!
На вселенную и не горизонтальный горизонт вдруг обрушился катастрофический потоп, обнял весь тварный мир, вытеснив воздух, но придав объем. А потом неопределенное объятие потопа пролилось вниз и превратилось в ощущения. И первым ощущением был холод, и мир возродился. То есть я осознал, что лежу на мостках, щекой на доске, и пялюсь на озеро. С меня течет вода, а рядом кряхтит дед.
- Эх ты, студент, ох, горе мое, - раздалось надо мной, и с неба вновь обрушился водопад. На этот раз я осознал, что вода – холодная, ладожская. И что до этого потопа я, кажется, был в бане. До того, как горизонт стал не горизонтальным. Я поднапрягся и отлип от мостков, сел, тряся головой, с которой лилось.
- Отошел, сердешный, ну что ты будешь делать, а? - расстроенно провозгласил дед и сел со мной рядом на мостки, - Ну как ты?
- А что я? - невнятно поинтересовался я в ответ.
- Сомлел, -вздохнул дедок, - Ишь ты, городская косточка... Я и понять не успел, а ты с полки брык... Эх, накажет меня Мариночка Ляксевна за такие то помывки... Ох, чего делать-то...
- Ничего, - успокоил его я, - Я уже в норме. Только уши вот...
Уши заложило намертво, словно мозг изнутри, раздувшись, собирался вытечь через них наружу, но пока что не хватало давления. Дед, внимательно осмотрев меня и даже, акжется, подув мне в ухо, успокоился.
- Ничо, отойдешь, - констатировал он, поднимаясь, - Идем-ка, погреемся напоследок да и хватит. Надо меру знать.
Я осторожно встал, потому что мир вокруг явно был какой-то неуверенный в себе и вселенную шатало. Самыми крепкими вещами в этом новорожденном мире были перильца мостков и почему-то голос деда. В такт моим шагам покачивалось озеро, словно я нес таз с водой. Я даже обернулся удостовериться, что озеро я в руках не несу, оно существует от меня отдельно. Оно стало существовать отдельно, зато отделились и ноги. Мне сатло казаться, что они очень длинные и тонкие. И какие-то полупрозрачные, поэтому вполне могут пройти сквозь твердое дерево мостков и уронить меня в воду. Меня предательство конечностей так изумоли, что я с размаху сел на мотски снова. Потом лег, закрыв глаза. В небо смотреть я не мог, потому что небы было сплошным сиянием. В ослепительной невообразимой пустоте его, распахнувшегося надо мной слвно в первый раз в жизни, я видел белые крылья каких-то летающих существ, целиком состоявший из света невыразимой чистоты. Даже закрыв глаза я ощущал над собой блистающее пространство, откуда лился и лился на изумленную ликующую землю ясный свет. Спиной я ощущал нагретое дерево, пахло водой и цветами, тянуло дымком банной печки и откуда-то из невыносимой дали, возможно, с распахнутого неба, струилась тихая музыка. Я заслушался ей. Она была нетороплива, словно тысячи огромных флейт далеко и тихо пели о мире. Словно те, кто играли на флейтах, не нуждались во вдохе, а могли только выдыхать. И их живое дыхание превращалось в прозрачные, воздушные голоса. Голоса эти дышали, пели и пели и нечеловеческая непрерывность их живого пения сжимала сердце восторгом и горло перехватывало от избытка чувств. Из-под век у меня катились слезы, сбегая к вискам, а когда я приоткрыл глаза, на ресницах вспыхнули тысячи радуг, ослепив меня. Я был счастлив, растворен в заново родившемся мире под сияющими небесами.
Поэтому когда теплая мягкая ладонь прошлась по моей шее, нащупала пульс, потом приоткрыла веко, и кто-то взял меня за руку, я сначала удивился, что в мире вообще есть кто-то, кроме меня. Теплые пальцы крепко держали мое запястье и голос Марины надо мной произнес сожалением:
- Ну что ж ты, деда! Не видел, что ли?
С другой стороны света раздался извиняющийся скрипучий голос:
- Прости, доченька, прости старика. Ох, это все венички твои... Я ж как лучше хотел. В первый жар да до семи потов...
- До семи потов, ты чего? Погляди, у него ж и кровушка не бежит и сердце вот-вот станет от твоего-то пара.
- Так молодой жеж... Молодой чо? Не я ж пенек.
- Ты-то пенек пеньком, да поздоровее лося, старый ты кочерыжка, - с досадой вздохнула Марина, - А этот вот итак на всю голову больной, так еще и... сам-то понял?
- Ну чо ж тут? - поддакнул дедок, - Водили его, так?
- Водили.
- Дед поди вываживал по лесам-то , а? - с каким-то горячим интересом, словно заядлая сплетница, спорашивал дедок, - И как ты его увела-то, как нашла- то?
- Да еле нашла. Думала, все, не справлюсь, да только он хоть и хлипкий, а упрярмый попался. Ты погляди, в чем душа держится, а туда же, ангелы ему поют...
Я лежал, уплывая в светлую невесомость и по-доброму удивлялся их тревожным голосам. И чего они волнуются, ангелы-то поют. Значит, все хорошо. А они про какого-то деда. Вот Марина меня нашла – это хорошо. Надо бы только спросить, о чем это она. Ведь это я ее нашел, а не она меня.
Кто знает, что такое искупаться в +37.5 ( не по цельсию))) - тот меня поймет, да.
Но дело в том, что не искупаться просто невозможно. и я, короче, все равно залез вчера в озеро дважды. И сегодня тоже. Трижды.
Потом мой организм умер и сказал: иди лесом, хозяин, я покидаю тебя!
И оставил мне кашель и заложенные уши. Про уши это он хорошо придумал, потому как есличо - так я ничо не слышу)))
меня наполнило предощущение близкой смерти, а бредисторию... эээ то есть рассказ про кофе Марины я еще не закончил.
Нехорошо, подумал я, и честно попишу исчо немного, упиваясь предощущением .... завтрашней маршрутки, блин. Глядишь, закончу как-нибудь.
Если только не пойду малину есть. Я тут еще не всю малину съел, да.
Кофе с Корицей
Улыбнулась и поднялась наверх с керосинкой в руке. А я отправился спать.
В первый раз за месяц на чистых простынях. Думал, завалюсь и продрыхну без задних ног до обеда. Так и получилось. Спал я, правда, странно, тяжело. Вроде как стены меня давили, все словно во сне порывался я выйти и устроиться на мшистом камне за домом спать, но оттуда выгоняла меня черная мохнатая Сторожиха, большая и сильная. Она мышковала в ближнем лесу. Сначала умостится под деревом в тени так, что и не разберешь, где там тень, а где живое существо, а как забудешь уже, она взовьется прыжком выше сосны и бесшумно обрушится на свою добычу, когтит ее, подпрыгивает, выгибая спину гребнем. Сразу сердце как зайдется страхом, где уж тут спать. Я просыпался на лежанке, переворачивался на другой бок и лежал, слушая легкий быстрый топоток где-то за стеной. Словно бегали легкие проворные ножки туда-сюда, с прискоком. По стеклу скребли ветки, жалобно и противно. Я снова выходил на улицу и шел в лес, и снова на меня выпрыгивала мохнатая расплывчатая тень, размером с корову, пугая до смерти и заставляя замереть на месте и проснуться на лежанке. Так и проворочался всю ночь, не в силах стряхнуть тяжелое маетное забытье. В снах моих Сторожиха все загоняла меня обратно в дом, глядя в душу укоризненно, как будто я малое непослушное дитя. А как показалось солнце, она устроилась на ступенях, заняв их все. Разлеглась, не пройти, зажмурила глаза-блюдца, только уши коротко вздрагивают, ловят лесные шорохи. Где же хозяйка моя, подумалось вдруг мне, почему дом пустой стоит? Я сообразил, что имени рыжей хозяйки своей так и не спросил, мне снова стало стыдно за свое поведение. И тут я уснул наконец глубоко и без сновидений.
Проснулся и решил, что сразу же спрошу, как ее зовут и предложу свою помощь в хозяйстве. Может дров наколоть или там, забор починить. По правде сказать, как делается и то и другое, я представлял с трудом, вырос-то я в городе, но энтузиазма это не убавило. Я встал и взял в руки одеяло, чтобы заправить кровать и взглянул на простыню.
В ногах на белой простыне обнаружились длинные сосновые иголки, листики какие-то, травинки. Что за мусор, откуда взялся, удивился я. Вчера после купания на мостках я надел носки и кроссовки, и больше не снимал, откуда на чистой простыне лесной мусор? Вспомнились странные сновидения, где меня влекло в лес, а Сторожиха не пускала, но сновидения в кровать прошлогодней листвы не приносят. Или это были не совсем сновидения?
В замешательстве, собрав в горсть иголки, я вышел из-за печи и поглядел сквозь открытую дверь на улицу. Там вовсю шпарило солнце, радостное желтое. От близкой воды наплывало прохладой, а разморенные на жаре травы пахли медом и пряностями. Этот живой теплый дух входил в дом волнами, побуждая грудь дышать глубже, вбирать душистый жар, умываться им прежде воды. Посреди двора стояла моя хозяйка, держа на вытянутых руках над собой кошку. Они игрались. Женщина подхватив мурку под передние лапы, как ребенка, чуть подбрасывала ее и вертела легонько, а кошка, вытянутыми мягкими лапами ловила ее за щеки и за нос. Обе смеялись чему-то и словно переговаривались. На хозяйке было простое белое платье, солнце просвечивало его насквозь, рисуя контур бедра, живот и ягоду соска под просторной легкой тканью. Рыжие волосы ее вспыхивали медными искорками, и казалось, сами по себе сияли так, что на лицо ей смотреть было больно, хотелось зажмуриться.
Красива была хозяйка. Вроде не модельной внешности, как принято сейчас, а глаз не отвести. Стоит на земле голыми ногами, ступни розовые. Плечи развернула, спину прогнула, сразу видно – кошка немаленькая. Но и хозяйка не слаба, вон как держит ее легко и удобно. И грудь приподнялась еще больше, солнце просвечивает ткань. А глаза не разглядеть отсюда. Какого цвета глаза, задумался я, выходя. Вчера вроде темные были. Или нет?
Я спустился по ступеням, женщина увидела меня, перехватила кошку, положила на сгиб левой руки, как ребенка, правой вороша ей шерстку на животике. Кошка с удовольствием замурчала, смешно растопырив лапы.
- Доброе утро, батюшка, как спалось на новом месте?
- Доброе утро, - я замялся и не стал огорчать ее, зажал лесной мусор покрепче, - Хорошо спалось. Без задних ног. Спасибо.
- Да? - удивилась женщины и переглянулась с кошкой. Мне так и показалось: именно переглянулась. Одна спросила, другая словно плечами пожала, даже лапы вскинула, вроде как в удивлении.
Я вспомнил, что хотел узнать ее имя и как раз прикидывал, как лучше спросить, но тут вдалеке возник зувк моторки и рыжая вместе с кошкой повернулись к воде. Слушали. Звук нарастал и наконец раскатился словно прямо под скалой, даже как-будто соляркой пахнуло снизу.
- Ишь ты. Гости к нам зачастили. То по лесу то по воде, - улыбнулась женщина.
- А я вот, знаете, все спросил хотел, да как-то....
- Эх, донюшка мояааа, Мариночка Ляксевнаааа, - пропел снизу дребезжащий голос, а вслед за ним явился и его хозяин, бодрый старичок, румяный, веселый и лысый, как коленка. В руках он тащил здоровенную рыбину, - Ох, забралася на скалу, мене старому все коленки поломать не взойти.
- Ну да уж, - хмыкнула Марина и отпустила кошку на землю, - Не гожусь не езди, гостюшка, рыбу не переводи.
- Так ить люблю я тебя, как дочу родную, люблю, а потому буду терпеть все трудности и лишения. Ох, ишь ты! Гости у тебя, однако! - удивился старичок, оглядывая меня.
- Бог послал, дом мой стороной не обошел гостюшка. И ты проходи, поздоровайся, как положено от века, деда.
- Здравствуйте, - спохватился, я вдруг вспомнив откуда-то, что молодым положено от века здороваться первыми, - Студент я, турист. Заблудился в лесу, а Марина Алексеевна меня спасла.
- Ишь ты... - еще раз удивленно присвистнул дедок, но уже без прежнего изумления, - Поздорову тебе, молодежь. Так ыть... Знал бы, чего бы повкуснее захватил, а так-то... На вот, - он торжественно с рук на руки передал рыбину Марине, - Щучку малую тебе принес, свежак, щас прямо за островом поймал.
- Спасибо, Егорыч. Зачем пожаловал? Дома что или так, навестить? - женщина отправилась к дому, старик за ней. Они толковали о семье, о чьем-то затяжном гайморите. Старик помог Марине откыть дверцу под лестницей, и они скрылись за ней.
"Марина", думал я, разглядывая ее дом, небольшой, но на редкость основательный и занятный. Марина Алексеевна, вот как ее зовут. Совсем простое имя, человеческое. Да и почему мне показалось, что я как-будто к дому ведьмы какой вышел? Ну подумаешь, женщина черную кошку завела, травы собирает. Это еще не значит ничего. Да и вообще о чем я? Не бывает ведьм. Вот дом стоит, без всякого чародейства, построен людьми. Бревна для стен рублены топором, крыша накрыта корой и тесом.
Дом стоял на высоком фундаменте, сложенном из неотесанных камней. Внутри, как я узнал потом, был ледник. Там лежали, тщательно закопанные в опилки, ноздреватые глыбы прошлогоднего ладожского льда. На них покоилась рыба и мясо, а вдоль стен на полках рядами выстроились разнообразные банки и бутылки. Высокое крыльцо вело на веранду, осенью на вернаде вставлялись рамы со стеклами, чтобы снег не заметал дверь в дом. А над первым, уже знакомым мне, этажом, был еще один, с широким, во всю стену балконом. Там, видимо, располагалась спальня Марины, даже видно было спинку кресла с накинутой цветной шалью. Накрывала дом крыша, поросшая мягким зеленым мхом. И стоял дом под прикрытием скалы, так, что окна второго этажа получались вровень с лесом на той стороне.
Я пошел вниз, к озеру, умываться.
На берегу гулял свежий ветер, волна плескала на мостки, озеро ярко синело под солнцем, слепя россыпью бликов. Я выкупался, несмотря на адский холод. Уши заложило намертво, но настроение приподнялось. У мостков качалась на волне лодка старика, не новая, но ухоженная, с японским мотором. В ней лежали влажные сети и ярко-оранжевый спас-жилет. Я решил попросить деда подвезти меня до города со станцией. Возможно, уже завтра я снова буду в Питере, в своей комнатушке на Петроградке. Мне вдруг остро захотелось прекратить всю эту свою робинзонаду и больше никогда не совершать таких опасных путешествий.
Наверху, у дома дедок уговаривал Марину топить баню и накрыть на стол.
- Ох, донюшка, ох, косточки все простудил дед старый, истопила бы ты баньку, а? - скрипел дед, как мне показалось слегка преувеличивая свою немочь.
Марина шла за ним, посмеиваясь. Закрыла двери подвала, неторопливо пожала плечами. Увидела меня, улыбнулась.
- Умылись, Алексей Василевич? И хорошо. Завтракать будем сейчас.
- Спасибо, - сказал я, а про себя подумал, что старика она зовет на “ты”, а мне, хоть я и моложе ее, “выкает”. Мне стало как-то обидно. Словно меня она не допускает куда-то, в какой-то свой особый круг.
- Венички-то, венички достань, уважь старика. Гостя вон попарить на здоровьюшко бы надо. Да наливочки твоей хорошо бы. Рябиновой да с хреном.
- Не стони, деда. Сейчас завтракать сядем. А после того воды наносите. Та м и поглядим.
Мы дружно и быстро натаскали посуды и еды на уличный стол под шатром высокой ели. Сели завтракать, смеясь и шутя. Дед оказался местный, карельский, жил тут всю жизнь, только в армии служил где-то на крайнем севере и с удовольствием поведал мне, как его там заедал гнус и мошка. Я начал рассказывать о своих скитаниях в лесу, стараясь выдержать общий юмористический оттенок. Сейчас, за вкусной едой в теплый день, на озере, где у причала стояли лодки, мои лесные блуждания были не страшны мне. Марина ела, а дед слушал весело и заинтересованно.
- Ох, тыж, а? - периодически удивлялся он, - и чо прям из Хийтолы? А и чо, три недели? И чо, по берегу – и никого не встретил? Ну ты ж, а?
И так несколько раз в разных местах, он весело стучал себя по бедрам и даже уронил ложку.
После завтрака мы таскали воду в баню, стоявшую под деревьями у воды, потом дед ее растопил, слушая резво загудевшее за дверцей печки пламя, сидел на порожке.
- Венички-то у Марины Ляксевны что надо, да... - мечтательно тянул он, - Венички – красота-а-а. И где она их режет-вяжет? У тебя, вот, студент, ревматизма пока не наблюдается, а? Нету. А я-то каждое лето сюда наезжаю. Венички, эх! А наливка- то, да.
Дед так радостно предвкушал банные удовольствия, что у меня возник вопрос.
- А вы с Мариной Алексеевной давно знакомы?
- Мы-то? Хехе, да почитай, тыщу лет! Сколько себя помню она тут жила, и венички у нее были высший класс.
- Надо же. Женщина, одна, так далеко от города. Это же опасно.
- А кто ее обидит? Ее тут никто не обидит, все любят все знают.
- А она чем занимается?
- Чем занимается? - дедок усмехнулся и задумался, - Да так. Живет тута. Хворых лечит, охотников кормит. В баньку вот к ней завсегда можно напроситься. Травки-муравки там всякие. Тебя вот спасла, из лесу вывела, чего тебе еще-то?
- Интересно, - обронил я, задумавшись, как это она меня из лесу вывела, если я сам на ее дом наткнулся.
- Интересно ему, ишь. Раз интересно, ты у нее самой-то спрашивал? Чего ты прохожих пытаешь, а хозяйку свою не спросишь. Боисси?
Я улыбнулся, застеснявшись правды его слов и пообещал спросить у самой Марины.
Потом мы парились и бегали купаться в Ладогу, и снова парились.
Веники были действительно необычные, среди березовых и дубовых веточек в них попадались какие-то неизветные или неожиданые растения. Помню, как дед меня хлестал от души по спине и приговаривал свое: “Эээх, венички...”, а я смотрел на коричневато-золотистый пятипалый лист на полу бани, с трудом соображая, что из кленов веников не вяжут, да и у кленов листья не желтые. Точнее, не летом желтые. И откуда так пахнет мятой? И почему это горизонт не горизонтальный. И … Ох!
На вселенную и не горизонтальный горизонт вдруг обрушился катастрофический потоп, обнял весь тварный мир, вытеснив воздух, но придав объем. А потом неопределенное объятие потопа пролилось вниз и превратилось в ощущения. И первым ощущением был холод, и мир возродился. То есть я осознал, что лежу на мостках, щекой на доске, и пялюсь на озеро. С меня течет вода, а рядом кряхтит дед.
- Эх ты, студент, ох, горе мое, - раздалось надо мной, и с неба вновь обрушился водопад. На этот раз я осознал, что вода – холодная, ладожская. И что до этого потопа я, кажется, был в бане. До того, как горизонт стал не горизонтальным. Я поднапрягся и отлип от мостков, сел, тряся головой, с которой лилось.
- Отошел, сердешный, ну что ты будешь делать, а? - расстроенно провозгласил дед и сел со мной рядом на мостки, - Ну как ты?
- А что я? - невнятно поинтересовался я в ответ.
- Сомлел, -вздохнул дедок, - Ишь ты, городская косточка... Я и понять не успел, а ты с полки брык... Эх, накажет меня Мариночка Ляксевна за такие то помывки... Ох, чего делать-то...
- Ничего, - успокоил его я, - Я уже в норме. Только уши вот...
Уши заложило намертво, словно мозг изнутри, раздувшись, собирался вытечь через них наружу, но пока что не хватало давления. Дед, внимательно осмотрев меня и даже, акжется, подув мне в ухо, успокоился.
- Ничо, отойдешь, - констатировал он, поднимаясь, - Идем-ка, погреемся напоследок да и хватит. Надо меру знать.
Я осторожно встал, потому что мир вокруг явно был какой-то неуверенный в себе и вселенную шатало. Самыми крепкими вещами в этом новорожденном мире были перильца мостков и почему-то голос деда. В такт моим шагам покачивалось озеро, словно я нес таз с водой. Я даже обернулся удостовериться, что озеро я в руках не несу, оно существует от меня отдельно. Оно стало существовать отдельно, зато отделились и ноги. Мне сатло казаться, что они очень длинные и тонкие. И какие-то полупрозрачные, поэтому вполне могут пройти сквозь твердое дерево мостков и уронить меня в воду. Меня предательство конечностей так изумоли, что я с размаху сел на мотски снова. Потом лег, закрыв глаза. В небо смотреть я не мог, потому что небы было сплошным сиянием. В ослепительной невообразимой пустоте его, распахнувшегося надо мной слвно в первый раз в жизни, я видел белые крылья каких-то летающих существ, целиком состоявший из света невыразимой чистоты. Даже закрыв глаза я ощущал над собой блистающее пространство, откуда лился и лился на изумленную ликующую землю ясный свет. Спиной я ощущал нагретое дерево, пахло водой и цветами, тянуло дымком банной печки и откуда-то из невыносимой дали, возможно, с распахнутого неба, струилась тихая музыка. Я заслушался ей. Она была нетороплива, словно тысячи огромных флейт далеко и тихо пели о мире. Словно те, кто играли на флейтах, не нуждались во вдохе, а могли только выдыхать. И их живое дыхание превращалось в прозрачные, воздушные голоса. Голоса эти дышали, пели и пели и нечеловеческая непрерывность их живого пения сжимала сердце восторгом и горло перехватывало от избытка чувств. Из-под век у меня катились слезы, сбегая к вискам, а когда я приоткрыл глаза, на ресницах вспыхнули тысячи радуг, ослепив меня. Я был счастлив, растворен в заново родившемся мире под сияющими небесами.
Поэтому когда теплая мягкая ладонь прошлась по моей шее, нащупала пульс, потом приоткрыла веко, и кто-то взял меня за руку, я сначала удивился, что в мире вообще есть кто-то, кроме меня. Теплые пальцы крепко держали мое запястье и голос Марины надо мной произнес сожалением:
- Ну что ж ты, деда! Не видел, что ли?
С другой стороны света раздался извиняющийся скрипучий голос:
- Прости, доченька, прости старика. Ох, это все венички твои... Я ж как лучше хотел. В первый жар да до семи потов...
- До семи потов, ты чего? Погляди, у него ж и кровушка не бежит и сердце вот-вот станет от твоего-то пара.
- Так молодой жеж... Молодой чо? Не я ж пенек.
- Ты-то пенек пеньком, да поздоровее лося, старый ты кочерыжка, - с досадой вздохнула Марина, - А этот вот итак на всю голову больной, так еще и... сам-то понял?
- Ну чо ж тут? - поддакнул дедок, - Водили его, так?
- Водили.
- Дед поди вываживал по лесам-то , а? - с каким-то горячим интересом, словно заядлая сплетница, спорашивал дедок, - И как ты его увела-то, как нашла- то?
- Да еле нашла. Думала, все, не справлюсь, да только он хоть и хлипкий, а упрярмый попался. Ты погляди, в чем душа держится, а туда же, ангелы ему поют...
Я лежал, уплывая в светлую невесомость и по-доброму удивлялся их тревожным голосам. И чего они волнуются, ангелы-то поют. Значит, все хорошо. А они про какого-то деда. Вот Марина меня нашла – это хорошо. Надо бы только спросить, о чем это она. Ведь это я ее нашел, а не она меня.
про завтрак. Учитывая тот факт, что он периодически вообще забывает, что у нас в доме стоит телевизор, я заинтересовалась. Братишка смотрел в телевизор, а оттуда на него смотрел мистер Фест. С бульвара Капуцинов. 
и мир наполняется интересненькими вкусняшками. вот вчера, например, я записала несколько стихотворений своего хорошего приятеля. поправлюсь - выложу всем послушать.