Выкладываю сюда свой старый рассказ. Конечно, в нем ощущается некоторое фикрайтерство, да! Кое-кто даже найдет там милые сердцу имена. Ну так это и писалось для удовольствия и под впечатлением. Впечатление было ярким, мощным и не отпускало спать, пока не образовалось в текст. Пожалуй, это один из первых больших осмысленных текстов в моей жизни.
Читайте на здоровье )))
ВОРНИНГ!!! многабукаф
За что не любят бессмертных
2008 год.
Ромашки растут на лугах, а птицы свободно парят в небе. Крестьяне живут в деревнях и лелеют землю, а цари живут в золотых дворцах на вершине мира, окруженные слугами. И когда за горизонтом поднимается черный дым войны, крестьяне уходят из своих домов под защиту войск императора, а император смотрит на карты, передвигает флажки и чертит новые границы. Армии его идут по земле, и она горит у них под ногами.
На пустынные земли, лежавшие между Скалистыми Горами и Великой Степью войска императора пришли двадцать лет назад и построили форты на самой границе сухих земель. А вслед за ними пришли люди и построили деревни и городки на плодородных равнинах. Торговые караваны потянулись через Горы, и земля, возделанная заботливыми руками, родила богатые урожаи. Край, лежавший в запустении, расцвел под сенью крыльев имперского грифона. За двадцать лет выросли здесь сады и дети, никогда не видевшие эту землю обожженной огнем, а дома - покинутыми.
А потом поскакали гонцы по селениям и городам и понесли страшную весть. Степные кочевники, привлеченные богатством равнинного края, объединились и двинулись на форты императора, нарушив двадцатилетний мир. Войска с боями отступают обратно к Скалистым Горам. Всем мирным жителям приказано собрать необходимые вещи и уходить за Горы под прикрытием отступающей армии. Кто же останется - погибнет от рук степняков.
Толпы беженцев запрудили дороги и те города, что стояли близко к Горам. Люди проклинали степных кочевников, но не менее ожесточенно, хотя и молча, проклинали они императора и его войска, отступавшие под защиту Гор. Ибо край этот был обещан людям на вечную мирную жизнь, и они боялись потерять его навсегда.
А потом поползли слухи о том, что в Брентене старый вояка Джон Мечник собирает ополчение и зовет к себе всех, способных носить оружие, на защиту родного края.
Брентен, торговый городок, стоял всего в неделе пешего хода от Скалистых Гор, он был самым крупным городом на Равнинах, и обнесен был рвом и стеной с крепкими воротами. Но известно, что храброе человеческое сердце крепче любых стен, поэтому шли в Брентен люди, стар и млад, в ополчение к Джону Мечнику.
Город был переполнен людьми, кипел и готовился к войне, а на закате со стен его было видно, как солнце садится в еле заметную серую дымку. Это горели разоренные степняками селения, и оттуда шли через Брентен в сторону Гор военные части.
Молчаливые и невозмутимые, они шли стройными отрядами, раздвигая рыхлую базарную толпу, как нож разрезает пеструю ткань. И с затаенным страхом поглядывали на них люди, потому что были в этом мире пришельцами. А бесстрастные императорские воины были его родными детьми. Долгой жизнью наделила их природа, такой долгой, что людям казалась они бессмертием, и странной, устрашающей людской взгляд, красотой. Были всадники императора все схожи, как братья, как звери одной породы, черноволосые, стройные и высокие, с кожей оттенка топленого молока и тонкими чертами. Любили носить длинные волосы и убирать их в сложные прически на зависть человеческим женщинам. Редко кто из них в бою надевал доспех, может, только легкую кирасу. Зато оружие ценили и умели его делать превосходно, как и драться. Как ураган, стремительным и безжалостным, был их натиск, ибо, если путь твоей долгой жизни - это путь воина, то цель твоя - защищать, а средство - мастерство, что обретаешь с годами. Они были живым Щитом императора, его мощной дланью, простертой над огромными пространствами, псами войны были они, демонами сражений.
И они отступали с границы, спокойно и молча шли через города, и это страшило людей, и раздражало. Молодые горячие сорванцы, что выросли среди садов, вскормленные рассказами о храбрости и мастерстве имперских всадников, видели перед собой только красавцев в черном шелке и форменных камзолах цвета запекшейся крови, что проезжали мимо, высокомерно задрав нос. Полноте, неужели эти модницы, на чьих лицах не увидишь шрамов, зато рубашки у них в оборках, а оружие - в золоте, неужели они и есть те самые легендарные воины, что прошли здесь двадцать лет назад, словно пожар в степи, гоня перед собой кочевников? Это они-то, любители длинных волос и благовоний, словно женщины, они - наши защитники на границе? Кто поверит в это?
Древние старики, ветераны, порубленные в боях тех лет, смотрели вслед ровным рядам конницы в недоумении. Они-то хорошо знали эти точеные лица, не подверженные старости и смерти. Многих имперских воинов знали они в лицо и по именам с тех пор, как император воевал за присоединение Равнин. Тогда он обратился к людям и обещал им мирную жизнь на Равнинах, взамен на помощь в боях. Было собрано имперское ополчение, и люди сражались плечом к плечу с регулярными войсками.
Почему же воины, равных которым не было во всей вселенной, отступали вместо того, чтобы сражаться, никто не понимал.
Семерка всадников остановилась на одной из городских площадей у колодца. Пока они поили коней, подошла к колодцу девушка, совсем еще ребенок, с льняными легкими волосами. Один из воинов чуть наклонился с седла и приветливо попросил:
- Не позволишь ли напиться воды из твоего ковшика, молодица?
Девушка порозовела и, смущенно блестя глазами, протянула ему ковш, полный свежей воды. Он принял его с легким кивком, и длинные серебряные серьги с подвесками из прозрачного розового камня закачались у него в ушах. Волосы его были собраны на затылке в узел и заколоты шестью длинными шпильками, тоже серебряными, с навершиями из розового камня. Белокурая смотрела на него, не отрываясь, очарованная то ли драгоценностями в его волосах, то ли его прозрачно-серыми глазами. Он напился, поблагодарил ее с улыбкой и отдал ковшик, попросив напоить остальных.
За ними от ворот кузни наблюдал пожилой мужчина. Он сидел на скамье и неторопливо полировал лезвие меча. Пусть сидел он скособочившись на одну сторону, и вытянув перед собой левую, негнущуюся ногу, а все же разворот плечей и взгляд, каким смерил он всадников, выдавал в нем старого солдата. И когда он встретился взглядом с командиром семерки, то не отвел глаз, спокойно кивнув ему головой. Руки его продолжали свою работу. Лезвие играло на солнце.
Командир чуть качнул головой и сказал глубоким певучим баритоном:
- Славный клинок у тебя, старик.
На что пожилой ответил так же не спеша хриплым сорванным голосом:
- Да все же с твоими не сравнится, благородный Гакуто, - он помнил эти мечи с гардами в виде перевитых крыльев грифона, - Вот ведь как довелось свидеться, храбрый всадник. Я смотрю, вся твоя семерка отступает с границы в добром здравии.
Всадники с удивлением повернули к нему головы. Старик невозмутимо кивал. Вся левая щека его была обезображена сабельным ударом, и от этого край глаза стянуло вниз, а край губы вверх. И казалось, он постоянно ухмыляется, глядя на собеседников.
Гакуто сказал ему:
- Вижу, тебе довелось сражаться в имперском ополчении двадцать лет назад, раз ты знаешь мою семерку. Как твое имя, старик?
- Джон, так меня теперь зовут, Гакуто. Джон Мечник.
Всадник слева от командира с интересом взглянул на него из-под длинной челки:
- А! Не тебе ли я зашивал разрубленный локоть, Джон Мечник без Щита? - насмешливо спросил он.
- А то, - усмехнулся в ответ старик, отложил меч и завернул рукав холщовой рубахи. Поперек левого локтя шел тонкий еле видный белый шрам.
- Жалко, не ты мне рожу зашивал, благородный Мана, глядишь, меня бы девки чаще любили! - сказал он и хрипло хохотнул.
Мана чуть двинул коня, выезжая из-за плеча Гакуто и присмотрелся к Джону Мечнику получше:
- Как же так? - спросил он, прищурившись, - Ты опытный воин, а игнорируешь прямой приказ к отступлению? Людей с толку сбиваешь, собираешь ополчение? - глаза его превратились в узкие черные щелочки, в глубине которых мерцали странные искры, - Ты что же, считаешь себя умнее императора, а, старик? - заключил он и, вздернув круглый подбородок, глянул на Джона сверху вниз.
Черные глаза, бледные щеки, удлиненный нос с легкой горбинкой были у Маны, и губы, пухлые и яркие, выгнутые углами вниз, как тело напряженного лука. Длинная челка прикрывала чистый высокий лоб, с висков спускались мягкие локоны, обрамляя тонкий овал лица. Белая прядь от левого виска уходила вверх, в густой хвост, собранный на темени под золотой заколкой в виде грифона, распростершего крылья. Старик ухмыльнулся:
- А ты, благородный Мана, как был язвой, так и помрешь, - и с достоинством продолжил, - Пускай вся морда у меня в шрамах, да только на спине еще ни одного не было. И я не собираюсь на старости лет ими обзаводиться. Так что, придется тебе по пути в горы штопать спину кому-нибудь другому.
Мана фыркнул, выгнув округлую бровь, и собрался ответить, но умолк под взглядом командира. Гакуто пропустил насмешку мимо ушей, только чуть сдвинул брови и спросил:
- Что, старик, идут к тебе люди?
- Идут, а почему бы и не пойти?
- И много людей пришло?
- Да почитай, тыщи три наберется уже.
- Вот как…- задумался командир.
Джон, отложив меч, разглядывал его исподтишка. Гакуто сидел, опустив густые девичьи ресницы, волосы его были искусно убраны со лба и висков и перевиты тонкими золотыми нитями. От затылка они свободно спускались на спину. Темные брови, линией напоминавшие изгиб птичьего крыла, были сдвинуты над синими глазами. Он немного сгорбился в седле и опустил плечи, сложив ладони на передней луке, и казался подавленным, а может быть, просто утомленным.
- Что, храбрый Гакуто, поди, тошно отступать-то? Не хочешь ли остаться с нами и драться, как положено мужчине?
Гакуто удивленно вскинул брови, а кто-то из его всадников в открытую усмехнулся.
- А что? - продолжал старик,- На полях Эльо, да и здесь, у Брентена, двадцать лет назад, я видел, на что способна твоя семерка. Кочевники пожалеют, что сунулись на нашу землю.
Мечник ждал ответа, прямо глядя на командира. Гакуто вздохнул и начал спокойно объяснять:
- Ни моя семерка, ни целая армия не остановит Орду на Равнинах. Нам приказано закрепиться на горных перевалах и ждать подхода основных сил из столицы. Через три месяца мы вернем себе этот край навсегда. А сейчас надо отступить. Смирись, человек.
Светловолосая девушка подошла к нему и робко протянула полный ковшик, Гакуто кивком поблагодарил ее, принимая воду.
- Брентен, конечно, не крепость, - не сдавался старик, - Но и не равнина. У него есть стены и ров. И я не смирюсь. В том мире, откуда я родом, не привыкли отдавать свою землю, словно шлюху, под любого встречного, а потом забирать ее обратно, истоптанную и грязную.
Всадники помрачнели, а Мана скривил нервные губы, слушая эти слова. Гакуто невозмутимо пил воду. Только один воин, который, спешившись, поил своего коня у колодца, поднял голову. Красотой и статью он был подобен девушке и казался совсем юным. Он озорно взмахнул ресницами под легкими арками бровей и со смешком ответил старику:
- Ну да, конечно. Лучше погубить три тысячи ополченцев ради всех этих милых глиняных горшков и деревенских домиков.
Старик яростно сверкнул на него глазами:
- Ты, бессмертный Хидето, хоть три тыщи лет проживи, а все равно не поймешь меня. Эти горшки сделаны руками моей жены и дочери, что лежат в могиле позади дома. А дом я сам, своими руками сложил, каждый гвоздик перебрал! И не я один здесь такой! Мы отсюда не уйдем!
- Не уйдете, - Хидето не смутился под гневным взором, - Не уйдете, просто польете эту землю своей кровью, вместо воды.
Он ласково погладил коня по длинной шее и продолжал:
- За те три тысячи лет, что ты посулил мне, я слеплю заново все горшки в этом городке. А вот ты, старик, скажи, сможешь ли оживить всех тех, кто погибнет, утоляя твою гордость? Если тебе не дорога жизнь, о ней бы подумал, - и он кивнул на девушку, что поила воинов колодезной водой.
- Потому она и уедет завтра с караваном, - ответил Джон.
- Пойми, старик, - сказал хмурый зеленоглазый лучник, что стоял позади Хидето, - Ров и стены не удержат степняков. Орда раздавит вас, как орех и покатится дальше. Через три месяца мы найдем только руины, и воронье, клюющее ваши отрубленные головы на зубцах крепостных стен. Подумай, как будут ходить мимо этих стен твои родичи, когда вернутся сюда.
- С гордостью, Дайске, - не медля ответил старик, - С гордостью.
- Люди - странный народ, - промолвил, опустив ресницы, Мана.
- Вот что, благородные всадники, - сказал Джон, разозлившись, - Наш разговор - пустая трата времени. Езжайте своей дорогой за Горы, и не мешайте нам, раз уж помочь ничем не можете.
Он замолчал, собрал тряпки, инструменты и меч, и с трудом поднялся со скамьи, собираясь уходить с улицы.
Гакуто посмотрел, ему вслед, а потом перевел взгляд на девушку. На глазах у нее были слезы, они блестели, как живые алмазы.
- Раз твое упрямство считается у людей доблестью, - задумчиво сказал он, - Возможно, и нам следует уважать твое решение.
И, обернувшись назад, обратился к мрачному всаднику с рысьими глазами и длинными косами, перекинутыми на грудь.
- Я думаю, Рокуро, придется нам задержаться здесь на недельку.
- Приказ: отходить с армией за Горы, - невозмутимо возразил тот.
- Вот и я об этом говорю, - согласился Гакуто, - Армия докатится сюда дней через десять. Так что на недельку вполне можно задержаться.
- Приказ: отходить с армией за Горы, - индифферентно повторил Рокуро.
- Тогда, решено, - командир перекинул ногу через переднюю луку седла и спрыгнул на землю. Он направлялся к воротам кузни, навстречу Джону Мечнику.
- Где твое воинство, Джон Полководец, зови их сюда. Поглядим.
За его спиной Хидето переглянулся с Дайске.
- Всего неделя… - растерялся Хидето.
- И что теперь? Попрощаться и уехать? - пожал плечами лучник.
Пока на полях за городом собиралось ополчение, семерка вместе с Джоном Мечником поехала осматривать укрепления.
Стоя на краю рва и глядя на неровные стены в два человеческих роста с зубцами едва ли в рост взрослого мужчины, Гакуто устало потер глаза и произнес:
- "Северный ветер с вершин овевает
Высокие стены твои,
Савонлинна,
Гордость моих королей,
Аоэй!"
Потом вздохнул и обернулся к Мечнику:
- Повтори, старик.
Тот удивленно посмотрел на него.
- Что сделать?
- Стихи повтори, - снова попросил командир.
Но тут парнишка, увязавшийся за ними, радостно заблестел глазами:
- Стихи о столице! Я знаю: "Северный ветер вдыхаю, будто снова смотрю с твоих стен, Савонлинна, гордость Отчизны моей. Аоэй!"
Гакуто посмотрел на него с интересом:
- Грамоте учен?
- Да-да! - закивал мальчишка, - У монахов три года учился!
- Вот и научился, - буркнул себе под нос Мана, - На свою голову.
- Джон Мечник, раздобудь ему бумаги, пусть ходит везде за нами и записывает, что я говорю. Как можно более тщательно. Во время осады эти записи вам очень пригодятся.
- Что я, беспамятный? - обиделся старик.
- Тогда повтори стихи, - спокойно сказал Гакуто.
Джон долго хмурил лоб и двигал бровями, аж закряхтел в конце:
- Стихи… - наконец, выдавил он, - Это тебе не воинская наука. На что мне они?
- Тогда повтори наш разговор у колодца, он содержит жизненно важную для тебя информацию.
Мечник сплюнул с досадой:
- Что там повторять? Вы драпаете за Горы, а кочевники придут и всех порешат!
Гакуто помолчал и промолвил:
- Вот поэтому мальчик будет ходить с нами и все записывать. Скоро ты поймешь, как это важно, - он повернул голову к пареньку, - Как тебя зовут?
- Рэнди… Рэнди Бейкер, сэр рыцарь, - радостно выпалил тот.
Гакуто кивнул и снова уставился на стены.
От главных и единственных ворот города через ров лежал мост. Когда-то его можно было разводить, но подъемные механизмы давно пришли в негодность, а решетку сняли и переплавили на косы, за ненадобностью. Зеленый травянистый откос полого сбегал в ров, заросший и оплывший за двадцать лет без ухода. На дне его в бурой цветущей жиже плескались стайки довольных гусей и уток.
- Какова глубина рва? - спросил Рокуро.
- Ась? - не понял Рэнди.
- Какова. Глубина. Рва, - повторил всадник.
- А-а-а, - парнишка почесал в затылке, - Так это… Неглубоко будет. Давеча, Майкл Возчик по пьянке с моста свалился, и то не утоп, - засмеялся он в гробовой тишине.
- Понятно, - спокойно произнес Рокуро. Он был голубоглазый, казалось, из его глаз само ясное небо смотрит на людей, но если ясность голубого неба может замутиться, то его взгляд сейчас был как раз таким.
Когда собралось ополчение, разновозрастная толпа мужчин, вооруженных плохо и бестолково, Гакуто оставил Дайске и еще двоих, Такео и Шинью, разбираться, кто что умеет, а сам в сопровождении Джона, Рэнди, Хидето, Рокуро и Маны отправился к мэру в городскую ратушу.
Мэр, собственно говоря, уже три дня как уехал, ревностно исполнив приказ императора, поэтому они, не раздумывая, объявили чрезвычайное положение, передали Джону Мечнику городскую печать и занялись делом. Просмотрев карты города, расположение улиц, колодцев, складов, проверив запасы продовольствия и необходимых материалов, стали разрабатывать план защиты города.
Рэнди, весть перепачканный чернилами, исписывал кучу драгоценной бумаги, однако Гакуто, просматривая его записи, требовал добавлять примечания, и тут же надиктовывал то, что, по его мнению, пропустил писарь. Когда у Рэнди сломались все перья, холодный и высокомерный Мана, заметив это, вдруг извлек из поясного кошеля маленький карандашик, длиной всего с мизинец, и протянул парнишке. Тот взял его, острие сверкнуло на солнце, рассыпав бриллиантовые искры.
- Ой! - Рэнди, забыв обо всем, вертел карандаш в луче света, - Это же алмаз! Дорогущий!
Мана закатил глаза:
- Не знаю, не знаю, - сказал он тоном: "ну что за дитя!", - Я вообще-то подарил тебе вечное перо для работы.
Рэнди уставился на него в изумлении:
- Это мне? Правда?
- Пра-авда, - передразнил его Мана, сразу подрастеряв половину своей холодной недоступности. В темных глазах запрыгали искорки.
Рэнди вдруг бухнулся со стула на колени, поймал его узкую ладонь обеими руками и стал ее целовать. Мана тут же нахмурился, брезгливо скривил губы и вырвал у него свою руку:
- Ты что делаешь, невежа?! Измазал меня чернилами! - грозно отчитал он Рэнди, - Живо за работу!
И отвернулся, вытирая ладонь кружевным платком.
Рэнди, красный от стыда, снова принялся строчить:
- Стены вы долго не удержите, - говорил, между тем, Рокуро, - В ров надо натыкать заостренных кольев, так, чтобы не было видно под водой. Механизмы подъемного моста привести в порядок. Подвезти под стены запасы смолы и масла. Будете греть их на огне, и лить на головы кочевникам. Когда закончатся - кипятите воду. Задайте женщинам работу, пусть до отъезда наделают чучела. Их обрядите в доспех и поставите на стенах. Хоть и ненадолго, это обманет степняков и не позволит им сразу определить истинное количество защитников города. Вам важно удержать стены в первую неделю. Кочевники желают легко побеждать, грабить, а не драться. Для вас большой удачей будет, если они решат оставить отряд для осады, а сами двинутся дальше к Горам. Но стены вам все равно не удержать. В конце концов, они сделают подкоп или взорвут их, тогда отходите внутрь города, за баррикады.
Все склонились над картой города, и зазвучал мягкий баритон Хидето:
- Помните, у вас есть преимущество, - говорил он, - Вы хозяева, а они - незваные гости. Места для баррикад и возможные пути вылазок и отхода следует наметить уже сейчас. Однако, городские дома, это не крепостные стены, поэтому, когда вас останется меньше, чем нужно для защиты укрепленного района, вам придется отступить за последний рубеж…
Такео и Шинья, разделив ополчение на отряды, гоняли людей по городу, отрабатывая приемы уличной войны. Дайске собрал всех, кто держал в руках лук, и учил стрелять в полях за городом.
Гакуто и Джон с остальными объезжали город, выбирая место последней обороны. Решили, что это будет Казначейство. Мрачное трехэтажное здание, стоявшее на главной площади напротив Ратуши, служило и казной и тюрьмой одновременно. Узкие оконца, толстые стены, и всего одна низкая дверь были у него.
- Здесь, Джон Мечник, - тихо сказал Гакуто, шагая по пыльным коридорам, - Здесь мы снова увидимся с тобой через три месяца.
- Ты же собирался любоваться на мою отрубленную голову, а? - прищурился старик.
Гакуто серьезно спросил:
- Думаешь, я этого желаю?
- Что, бессмертный, совесть заедает? - напрямик спросил человек.
Гакуто чуть поднял брови:
- О чем ты?
- Э-эх, о чем, о чем, - Джон тяжело вздохнул, - Кошкины слезки, твоя неделя, вот о чем. Даже бог не выучит моих увальней драться всего за неделю!
- Я делаю все, что в моих силах, - сказал командир, - А ты хотел бы, чтобы я оставил все, как было?
- Я хотел бы, чтобы ты остался с нами, Гакуто! Прими командование, веди нас в бой! Героев не судят, а уж с твоей-то семеркой ни одна кочевая сволочь не пролезет в Брентен.
- Ты выжил из ума на старости лет, раз говоришь мне такое, - ответил Гакуто, - Я - воин Империи, и у меня есть приказ. Ослушавшись его, я стану предателем, а не героем. Но дело не в этом. Бесполезно удерживать Брентен ценой стольких жизней, он не имеет никакого стратегического значения в этом конфликте. Пойми, Хидето прав.
- Не имеет значения? - воскликнул старик, - Это для тебя он не имеет значения, бездушная имперская шавка! А для нас это родной дом! Дом наш!
Гакуто спокойно выслушал все оскорбления и, когда гнев старика утих, ответил:
- Я не понимаю тебя. Но все же помогаю, потому что каждый имеет право выбирать свой путь.
Такие разговоры шли у них день за днем, и Джон Мечник все больше мрачнел, понимая, что не сможет переубедить командира. Он очень надеялся, что семерка останется в городе, когда Гакуто сам предложил свою помощь в подготовке к осаде.
Но неделя проходила в работах и учениях, а Гакуто был непреклонен в своем решении:
- Через три дня мы уйдем в Горы. Подумай еще раз, старик, та ли это смерть, которую ты хочешь для себя?
Джон только отмахнулся. Гакуто невозмутимо продолжил:
- Режим тренировок я для вас расписал. Проследи, чтобы дома, намеченные к обрушению, были покинуты и правильно заминированы. Когда начнется осада, у вас не будет на это времени…
Только теперь Джон Мечник начал понимать, зачем командир семерки везде таскал с собой Рэнди. Огромное количество новых знаний изливались из его уст и если бы не быстрое перо Рэнди, Джон давно бы уже забыл о том, что говорили ему Гакуто или Дайске, или Мана, да хоть сегодня утром. Он был, как переполненная чаша, куда все льют и льют вино. И только ночами, перечитывая записи Рэнди, он более менее укладывал все эти драгоценные знания в голове.
Громадный боевой опыт семерки, накопленный за сотни лет жизни среди войн и учений, казался Джону в его лихорадочных снах неприступной крепостью, за стенами которой стоят семеро непобедимых воинов в черном. Прекрасные, стремительные, сильные и вечно молодые. Каждый из них стоил тысячи его бойцов, мирных деревенских парней. Им так легко было бы защищать этот город, который он любил, ведь двадцать лет назад, он своими глазами видел, на что способна эта семерка, и им подобные, в битве. И сердце его каждую ночь наполнялось злобой пополам с благодарностью, завистью пополам с восторгом и печалью пополам с надеждой.
И настал последний день.
Хидето с удивлением увидел любимый тисовый лук Дайске на плече у худенького веснушчатого парня, похожего на белку.
- Он хорошо стреляет, - спокойно пояснил Дайске, прикрывая изумрудные кошачьи глаза, - Настоящий самородок, глаз, как у сокола. Голубя против солнца бьет навскидку. Я подумал, моему луку не зазорно будет сражаться в его руках.
Парень растянул губы в нахальной усмешке, хлопнул Дайске по плечу и заявил:
- Не боись, Дайске, я его не сломаю!
Дайске и бровью не повел. Хидето аж замер от удивления. О дьявольской гордости Дайске ходили анекдоты среди всадников, он никому не спускал такого панибратского обращения, а тут…
- До встречи, Брайан.
Мана стоял за плечом Гакуто, около Рэнди, который соорудил себе что-то вроде планшета, чтобы писать сидя, стоя и на ходу. Даже сейчас он держал карандаш наизготовку, хотя Гакуто уже прощался с Джоном Мечником.
Мана из-под челки наблюдал за мальчишкой, оружием которого все эти дни будут только карандаш и память. У него не было времени для учений вместе со всеми, да и многому ли можно научить за неделю? Во время осады он всегда будет за спинами товарищей, потому что знания - самое ценное его оружие. И все же… когда все… когда он останется один…
Мана снял с пояса изящный длинный кинжал голубоватой техинской стали и, повернув к себе Рэнди за плечо, ловко пристегнул оружие к его ремню. Тот испуганно пялился на него круглыми глазами, боясь даже поблагодарить.
- Носи, дурачок, - мягко улыбнулся Мана, - Вдруг понадобится карандашик заточить.
Рэнди поклонился и тихо поблагодарил:
- Спасибо, сэр Мана. Я буду носить его с гордостью.
Мана быстро отстранился. Он терпеть не мог патетики:
- Только не вздумай им в ушах поковырять, - сказал всадник насмешливо, - А то быстро останешься без ушей.
Рэнди стоял, опустив голову, и незаметно улыбался.
В тот день, расставаясь, все воины семерки отдали свое оружие людям. Мрачный Рокуро подарил высокому длиннорукому мужчине по имени Берт копье. Хидето отдал свой меч и кинжал парням из отряда Шиньи. А сам Шинья, круглолицый, с милыми ямочками на щеках и робкой улыбкой, подарил кому-то из лучников свой новый, едва обстрелянный, лук. Такео изящным движением вынул из волос серебряные шпильки, узел развился и накрыл ему спину черным водопадом. Он протянул шпильки лысому дядьке с пивным брюшком, держа за навершия, и все увидели, что это миниатюрные метательные ножи.
Меч Гакуто с гардой в виде перевитых крыльев грифона взял в свои руки сам Джон Мечник.
- Твой клинок хорош, - сказал Гакуто, - Но с моим не сравнится. Примерь к руке.
Джон вынул оружие из ножен и несколько раз взмахнул, проверяя баланс. Клинок пел, рассекая воздух.
- Да-а, - улыбнулся старик, любуясь мечом, - Половину своей души ты оставляешь в моих руках, Гакуто.
На что тот ответил:
- Моя душа всегда при мне. А хорошее оружие немало значит в сражении. Мой меч подходит тебе. До встречи, старик.
И Гакуто взлетел в седло. Семерка отсалютовала защитникам города и рысью выехала за ворота.
Последние обозы покинули город в этот день.
Через два дня мимо прошли имперские части, сдерживавшие наступление кочевников.
Еще через день, на рассвете, налетела Орда.
Через два с половиной месяца семерка Гакуто вошла в Брентен одной из первых. Кочевые орды беспорядочно откатывались на запад, почти не оказывая сопротивления армии императора. Вслед за войсками шли обозы беженцев, возвращавшихся в родные места, повозки лекарей и караваны, нагруженные провизией, деревом и камнем, в сопровождении ремесленников. Император отправлял их строить крепости на границе сухих земель, не доверяя больше словам степняков.
Брентен лежал в руинах. Семеро воинов оглядывали стены, залитые смолой, проломленные в нескольких местах, и остатки баррикад, и пепелища сгоревших деревянных кварталов, трупы на улицах. Они направлялись в центр города, в Казначейство.
Главная площадь была завалена разлагающимися телами. Похоже, степняки, стащили сюда всех убитых защитников города и расчленяли тела, насаживая на копья головы. Копья ровным рядом стояли напротив окон Казначейства.
Всадники остановились перед ними и склонили головы. В тишине только воронье орало на улицах, да слышался топот копыт по мостовым - войска занимали город.
Потом Гакуто спешился и латной перчаткой бухнул в толстую низкую дверь.
Они долго ждали, слушая шум, доносящийся изнутри. Там, за дверью, передвигали что-то тяжелое, видимо, разбирая баррикаду. Наконец им открыли, и первым стоял Рэнди, изможденный, с лихорадочным блеском в глазах. Гакуто поклонился ему в пояс и громко четко произнес:
- Приветствую тебя. Войска императора освободили Брентен от кочевников. Осада закончена.
Рэнди только моргал слезящимися глазами и двигал челюстью:
- С-с-сэр Га-га-га…
- Да, это я, - с улыбкой поддержал его Гакуто.
Правая рука Рэнди была отсечена по локоть и замотана скверно пахнущей тряпицей.
- В-в-вы…- обметанные коростой губы его дрожали.
Мана, нервно кривя рот, сказал:
- Вернулись мы, вернулись. Надеюсь, мне не придется гоняться за тем хамом, который оттяпал тебе руку?
Глядя на его грозно сведенные брови, Рэнди вдруг широко улыбнулся и, больше не заикаясь, ответил:
- Не-а! Я его с левой твоим ножиком зарезал!
- Умница! - Мана обеими руками прижал его лохматую грязную голову к груди, прямо к драгоценным белоснежным кружевам. И прижался щекой к грязной макушке безо всякой брезгливости.
Гакуто шел по коридорам. За ним следовали его воины.
- Похоже, они заперты здесь недели три, - прикинул Дайске.
Вокруг была грязь и натеки крови, трупы, похоже, убирали куда-то, пока были силы, но тучи жирных мух все равно роились в помещениях. Воздух, тяжелый и смрадный, не разгоняли сквозняки из маленьких окон. Бессмертные обходили здание, и отовсюду слышали приветственные голоса, вперемешку со стонами, видели знакомые лица. Все больше мертвые. Живых было мало, да и те израненные и замученные. Они принимали весть об окончании осады по-разному. Кто-то ковылял к выходу, а кто-то просто садился на пол, не в силах больше пошевелиться.
А по смрадным темным коридорам, заваленным трупами, шли всадники в чуть запыленных ботфортах, с оружием в золоте и серебре, с кружевами на форменных рубашках черного шелка, с блестящими ярче шелка волосами, собранными в сложные прически. Молодые, красивые, сильные псы войны, живое оружие Империи. А изможденные полуживые люди провожали их глазами.
Рокуро увидел свое копье на стойке в углу. Один из ополченцев, с повязкой через всю голову, закрывающей правый глаз, сказал:
- Берт погиб на улице, просил отдать тебе.
Рокуро молча отсалютовал ему копьем.
В другой комнате еле стоявший на ногах Брайан встретил их, однако, нахальной ухмылкой:
- Прости, Дайске, я твой лук сломал, - объявил он громко.
На дне карих глаз плавало безумие. Он оглядел их невозмутимые лица и закончил:
- Об голову степняка. Когда стрелы закончились.
- Да? - спокойно поинтересовался лучник, - И как же голова?
Усмешка Брайана стала еще шире:
- Прости, Дайске, она тоже сломалась.
Гакуто шел дальше.
В угловой комнате на походной кровати нашел он Джона Мечника. Тот был еще жив.
Гакуто встал над ним во весь рост.
- Ну что, Джон Мечник, - сказал Гакуто, глядя на сухие мощи, оставшиеся от этого крепкого старика, - Ты совершил чудо, но и я был прав. Что скажешь?
Джон с трудом разлепил ресницы:
- А, храбрый Гакуто вернулся, - прохрипел старик, - Убил бы тебя, если бы мог, вот что.
Гакуто горько усмехнулся:
- А как же насчет благодарности? Ускорить наступление войск на две недели дорого мне стоило.
- Убить тебя мало, - устало выдавил старик.
- Разве не этого ты хотел, Джон Упрямец? Брентен разрушен, зато формально не сдан врагу. А из твоих трех тысяч, сколько осталось в живых?
Старик молчал.
Из соседнего угла послышался хриплый бас:
- С утра, кажись, пятнадцать было…
Гакуто отсалютовал хриплому ополченцу, поклонился старику на кровати и сказал:
- Прощай, Джон. Ты умираешь так, как считал достойным, не посрамив моего меча. И все же мне тебя не понять.
- Меч… забери, - только и сказал Джон.
Гакуто взял меч с крылатой гардой и вышел, больше не обернувшись.
На площади перед Казначейством несколько ополченцев, кто еще мог стоять на ногах, держали коней. Дайске и Рокуро уже были в седлах, остальные говорили с людьми. Гакуто молча подошел к своему коню, поставил ногу в стремя и закинул себя в седло.
Огляделся. Вся семерка была в седлах.
Тогда он повернулся к тому парню, что держал его коня, протянул ему свой личный знак - золотую змею, свернувшуюся кольцом - и сказал:
- Держи. Отправь кого-нибудь с этим знаком в обоз к лекарям, чтобы приехали сюда за ранеными поскорее.
Парень взял змею, поклонился и ответил:
- Пусть Господь бережет вас в битве, благородный Гакуто. И ваших соратников тоже.
Гакуто ничего не ответил ему и не кивнул, словно не услышал этих слов.
Двинул коня к выезду с площади, и семерка последовала за ним.
- Люди - странный народ, - снова промолвил Мана.
Гакуто вместе с армией ушел на запад строить крепости на границе со Степью. Никогда больше не ступала на Равнины чужая армия.
Джон Мечник умер в лазарете через три дня после освобождения Брентена. Однако история о защитниках родного дома далеко разошлась по Империи. Люди покрыли вечной славой имена трех тысяч погибших и пятнадцати оставшихся в живых. И долго еще гордились родством с отважными защитниками Брентена. Город отстроили заново, проложили прямые широкие улицы и поставили каменные дома. Теперь его называют Джон-Брентен.
Небо и земля, горы и реки существуют в бессмертной гармонии, а животные и птицы живут на земле под небесами и, подобно приливным волнам, приходят на берега рек, и под сенью гор селятся, не тревожа вечный порядок жизни.
Однако, род человеческий, что сменяет поколения, как цветы на лугу, чья жизнь эфемерна, не приемлет ничего вечного. Недолог век людей и живут они, как трава земная, не отличить былинки от былинки, и все же прав был Мана, говоривший: "Люди - странный народ". Так бывает, ходят в небесах грозовые тучи, проливаясь дождем, а ромашки и лилии цветут в полях и благословляют небесную влагу, но где им понять друг друга?..
Осторожно! Бессмертные! С оружием и в кружевах!
Выкладываю сюда свой старый рассказ. Конечно, в нем ощущается некоторое фикрайтерство, да! Кое-кто даже найдет там милые сердцу имена. Ну так это и писалось для удовольствия и под впечатлением. Впечатление было ярким, мощным и не отпускало спать, пока не образовалось в текст. Пожалуй, это один из первых больших осмысленных текстов в моей жизни.
Читайте на здоровье )))
ВОРНИНГ!!! многабукаф
Читайте на здоровье )))
ВОРНИНГ!!! многабукаф