Пляж галечный, галька мелкая острая, серая, не сглаженная морем, словно ее каждый раз к его приходу засыпают заново или словно время тут не движется, вообще не движется, прямо с самой первой волны, которая выползла на этот берег. Но тогда откуда тут столько этого?
Это — ржавые остовы кораблей, лохматые, коричневые, оплывшие от ржавчины. Некоторые еще поражают строгими хищными формами, некоторые уже превратились в непонятные осыпающиеся развалины. Море ласково накрывает их медленными волнами, неторопливо распускаясь слоистыми белыми шмотьями пены, вскипает и откатывается, а небо низкое и облачное просто безгранично продолжается над морем до самого горизонта.
Каждый раз, когда он здесь, каждый раз он здесь чувствует себя счастливым и спокойным. Бывает, купается, бывает, просто греется на ржавом железе, обдирая зад, бывает, как сейчас, стоит и смотрит на море, пытается сфоткать на айфон волны так, чтобы поймать раскрывающиеся цветы пены в тот самый яркий миг их расцвета, но раз за разом не получается. Он сдается, потому что не умеет добиваться бесполезного. Потому что фотография не передает ничего. Величавость и покой умирают на плоском экране, словно место, отдавая свое тело, - души не отдает, как плохая фотомодель. Десятки снимков, он листает их лениво и незаинтересовано, а море дышит на него соленой жарой, и небо просто бесконечно продолжается и все. Видимо, чтобы снять фотографию ему понадобится экран размером с небо, и тогда в нем будет достаточно места, чтобы вместить в себя все до последней детали. Он опускает телефон и просто идет к морю, в надежде успеть коснуться воды, пока он не проснулся, пока сон еще длится.
Он входит в воду, прямо в одежде, в тяжелых армейских ботинках, надеется еще успеть почувствовать, как ткань промокает, облепляя тело, как вода заливается под туго зашнурованную кожу ботинок, но уже не чувствует, сон разлезается, расползается соленым вкусом во рту, жжением под веками, горячим потом на ладонях, море исчезает и бесконечное небо сворачивается в свиток до размера неясной щели между слипшихся ресниц, тает, оставляя горькое разочарование и тяжесть прямо в самой середине груди. Соль на коже и соль во рту, душная жара под одеялом, он открывает глаза, облизывает губы, понимая, что они снова треснули, искусанные и опухшие, и на подушке остались мелкие размазанные пятнышки крови, а морской привкус у него на губах — это кровь.
Видимо, у его моря вкус крови. Или наоборот.